60
ЕМЧУЖИНА Литературно-художественный образовательный журнал «The Pearl» / « Zhemchuzhina» 50 Brisbane, Australia, April 2012 Брисбен Апрель 2012 г.

Compressed pearl 50

  • Upload
    -

  • View
    737

  • Download
    1

Embed Size (px)

DESCRIPTION

Жемчужина - русское издание. Редактор-издатель Тамара Малеевская, Австралия.

Citation preview

Page 1: Compressed pearl 50

ЕМЧУЖИНА Литературно-художественный образовательный журнал

«The Pearl» / « Zhemchuzhina» № 50 Brisbane, Australia, April 2012

Брисбен Апрель 2012 г.

Page 2: Compressed pearl 50

$ 30

mobile: 0404559294

ВНИМАНИЕ:в редакции Жемчужины новый Элек.-адрес

[email protected]Просьба: посылая работу, обязательно делать пометку -

“For Pearl”.

Page 3: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

1

Он шел безропотно тернистою дорогой,

Он встретил радостно и гибель и позор; Уста, вещавшие ученье правды строгой, Не изрекли толпе глумящейся укор.

Он шел безропотно и, на кресте распятый, Народам завещал и братство и любовь; За этот грешный мир, порока тьмой объятый, За ближнего лилась Его святая кровь.

О дети слабые скептического века! Иль вам не говорит могучий образ тот О назначении великом человека И волю спящую на подвиг не зовет?

О нет! Не верю я. Не вовсе заглушили В нас голос истины корысть и суета; Еще настанет день... Вдохнет и жизнь и силу В наш обветшалый мир учение Христа!

1858 А.Н. Плещеев.

Редакция журнала «Жемчужина»поздравляет читателей, подписчиков друзей

с радостным праздником

Светлого Христова Воскресения!Здоровья, радости, мира и любви всем.

Гулко звуки колокольные В них, в тех звуках - миг прощенья, Улетают в твердь небес Злобе суетной - конец. За луга, за степи вольные, Беспредельного смиренья За дремучий темный лес. И любви златой венец,

Миллиардом звуков радостных В них - молитвы бесконечные, Льет певучая волна… Гимнов дивные слова. Вся мгновений дивных, сладостных В них печаль и слезы вечные Ночь пасхальная полна, Смыты кровью Божества.

В них земли восторг таинственный И святой восторг небес, В них Бессмертный и Единственный Бог Воистину Воскрес!

Л. Чарская Христос воскрес! Опять с зарею

Редеет долгой ночи тень, Опять зажегся над землею Для новой жизни новый день.

Еще чернеют чащи бора; Еще в тени его сырой, Как зеркала, стоят озера И дышат свежестью ночной;

Еще в синеющих долинах Плывут туманы... Но смотри: Уже горят на горных льдинах Лучи огнистые зари!

Они в выси пока сияют, Недостижимой, как мечта, Где голоса земли смолкают И непорочна красота.

Но, с каждым часом приближаясь Из-за алеющих вершин, Они заблещут, разгораясь, И в тьму лесов и в глубь долин.

Они взойдут в красе желанной И возвестят с высот небес, Что день настал обетованный, Что Бог воистину воскрес!

И. Бунин.

Page 4: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

2

От редакции:«Жемчужина» выпустила 50-й номер...

Христос Воскресе, дорогие друзья! Радостно, что 50-й номер «Жемчужины», своего рода юбилей, пришёлся именно на Пасху. Что же можно сказать о журнале, оглядываясь назад? Когда-то, создавая самый 1-й номер «Жемчужины», казалось невероятным, что жур-нал отметит не только своё 10-летие, но ещё и выпустит 50 изданий. Ведь приходилось преодолевать множество трудностей, да ещё терять дорогих сердцу друзей-сотрудников. Спасало только то, что я всегда очень любила русское слово. Настолько - что оно стало сильнее меня. Особенно, когда обнаружила, что у иных классиков русское слово живёт, дышит, звенит; что оно может быть прозрачным, и даже переливаться всеми цветами радуги; что порою оно может "без слов говорить". Среди трудностей - особое место принадлежит современной электронной технике, премудрости которой приходилось и приходится постигать - в полном смысле - на ходу. Об этом нельзя не упомянуть, потому как все мы без «её величества» - ни шагу. Многие, по доброте своей, считают, что я покорила компьютер вполне. Увы, увы, это совсем не так. Единственное, что могу сказать: никогда, ни при каких электронных «капризах» от-ступать нельзя. Терпение и настойчивость - вот в чём секрет. Почти все компьютерные проблемы неизменно сводится к тому, что ответ на них - где-то здесь, рядом. Стоит только, после дерзновенных попыток на «авось» да «небось», смиренно прочитать ин-струкции! Стоит только искоренить из своего лексикона слово «если», и заменить его на «когда» - «когда у меня всё получится...» И оно обязательно получится. И тогда откроется новый, восхитительный мир. Ведь не водоросли и медузы вывели «Жемчужину» в Интернет, да ещё создали там литературный кружок «Жемчужное Слово», да ещё другие 3 сайта. Это она, электронная техника, чу-десное достижение множества удивительных людей, дала возможность нести великое русское слово во все уголки света. Именно она позволила далёким талантливым авторам публиковать своё творчество в любой точке мира - порою сразу, а не ждать, как это быва-ло раньше, месяцами, годами, а то и бесконечно... Она же, электронная техника, помогает «жемчужным» авторам читать свои авторские произведения, как говорится, «живьём». Речь идёт о видео-записи. Видео, да ещё в Ин-тернете, открывает русскому слову новое, обширное поле деятельности. Так у печатной версии журнала «Жемчужина» появилось детище - виртуальный лит.кружок «Жемчужное Слово», где уже стоит живая запись стихов Игоря Гантимурова, песни Абрама Троицына. О том, что видео-запись полезна для самой «Жемчужины», поскольку вдохновляет на дальнейшее творчество и привлекает новых авторов, - не приходится и говорить. А если подумать о процветании русского языка в зарубежье или о том, как помочь детям полю-бить родной язык, - вот здесь поистине неограниченные возможности. Русское слово, живое слово... какое же это счастье - владеть им. При создании «Жемчужины» казалось, что её уделом станут русские читатели Австра-лии. Однако скоро выяснилось, что «перламутровые крылья» вынесли журнал далеко за пределы страны. Сейчас в географии авторов и читателей «Жемчужины» просто нет границ. От всего сердца благодарю всех вас, мои далёкие и близкие авторы, читатели, коррес-понденты, и просто дорогие сердцу друзья - за ваш творческий труд, моральную под-держку и долготерпение, за все ваши добрые, светлые письма.

Т.М.

Page 5: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

3

Письма читателейДорогие друзья! Поздравляю вас с радостным праздником Светлого Христова Воскресения!

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ !Счастья всем, здоровья и всякого благополучия!

Тамара М.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! 10-4-2012Пусть этот миг благословенный - подарит веру в то, что счастье неизменно, И будет праздник полон радости и света, душа – любовью и теплом согрета!

СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС С ПРАЗДНИКОМ СВЕТЛОГО ХРИСТОВА ВОСКРЕСЕНИЯ И ЖЕЛАЕМ ВСЕХ БЛАГ. ХРАНИ ВАС ГОСПОДЬ. СЕМЬЯ СКОРНЯКОВЫХ.

15-4-2012 От А.Г. Сидорова. Сидней.

Поздравляю с наступающим праздником Светлого Христова Воскресения! Христос Воскресе!

К. Дроздовский. Брисбен. 10-4-2012

9-2-2012 Дорогая Вита! Заглядываю иногда на ФайсБук... и решила Вас с дочкой порадо-вать: посылаю электронную версию журнала "Жемчужина" № 49. Всего Вам самого доброго и светлого, Т.М.

9-2-2012 Уважаемая Тамара Николаевна! Большое Вам спасибо за то что опять даёте нам слово на страницах "Жемчужины". Будем знакомиться с содержанием!!!

С теплом, Иван Нечипорук, Украина.

9-2-2012 Дорогая Тамара Николаевна! В понедельник Наташа дала мне Вашу "Жемчужину" за октябрь (с моим рассказом). С какой радостью прочла я ее! Читать я его начала с конца, с Вашей сказки, и, думаю, также смогла "заглянуь" в Ваш добрый светлый мир души. Спасибо эти радостные минуты. Журнал издан в самых лучших традициях русской словесности, изу-мительный подбор авторов, "старые знакомые" - Ильин, Лесков, Гаршин - всегда были в числе моих любимых... ...Хочу предложить Вам 1-2 темы для обсуждения в Вашем литературном клубе. В одном из выпусков Гродековского музея прочла Вашу замечательную статью о поэте Б. Кополыгине. Я была близкой подругой его дочери Лидии Геммы - удивительно светлого человека, талантливого журналиста и поэта. Она делала на телевидении цикл передач "Провиния" и 10 лет назад погибла в командировке (вся съемочная группа - 4 человека - разбились на вертолете). Писала она замечательные стихи, при жизни вышел один небольшой сборник, который есть у меня. Я могла бы подготовить для Вашего журнала или литературного клуба подборку ее стихов и небольшой рассказ о ней. Очень люблю писателя К. Паустовского (возможно, он мало известен в Австралии), можно ли будет подготовить небольшую статью о нем? Это письмо, пользуясь случаем, отправляю с помощью внука, в ближайшее время напишу более подробно. Спасибо Вам за Вашу работу, отзывчивость и душевную щедрость.

Всего Вам самого доброго. Татьяна Гладких. Хабаровск.

9-2-2012 Тамара, СПАСИБУЩЕ ОГРОМНОЕ! ПРОЧТЁМ! :)))

КАК ВСЁ ВОВРЕМЯ И ЗДОРОВО! Дай Вам Бог всего самого лучшего!

С поклоном, Вита (Шафронская). Псков.

Page 6: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

4

10-2-2012 Спасибо, дорогая Тамара! Должен признаться, остался под впечатлением от Вашего журнала... Обратил внимание, что Вы поместили стихотворение Н. Доризо. Честь Вам и хвала за это. Такие стих заслуживают быть напечатанными везде, даже написаны на заборах!

Ваш Абрам Троицын. Сидней.

18-2-2012 Здравствуйте, дорогая Тамара Николаевна! Рада, что книга дошла до Вас.... ...Вот передо мной снова Ваш журнал (№48), из современных авторов с большим интересом прочла "Тайну русского слова" В. Ирзабекова. Насколько точно пишет он о так называемой толерантности, которая потихонь-ку низводит наших людей до уровня бессло-весных, не различающих добра и зла. Откры-тием для меня был и Гусев-Оренбургский с его "Отшельником". Общее впечатление: чи-таешь - как возвращаешься в родной дом, где все близко и дорого, по которому всегда гру-стил. Тамара Николаевна, электронная версия журнала №49, что Вы прислали, все же дала сбой (хотя поначалу и открылась), если не смогу заново открыть, буду ждать его в печатном виде...

Всего Вам самого доброго. Татьяна Гладких. Хабаровск.

3-3-2012 Уважаемая г-жа автор и редактор журнала "Жемчужина"!Искренне рад, что Вы выпускаете такой прекрасный и нужный для нас всех журнал! Я не просто удивился, а немножко даже растро-гался, узнав о Вашем намерении поддерживать Харбинскую тради-цию, - ведь моя собственная жена происходит из Харби-на... Позвольте направить Вам несколько своих стихов,

надеясь на наше сотрудничество... С искренним уважением, Сергей Гора. (Россия) США.

7-3-2012 Дорогая Тамара, здравствуйте! Спешу сообщить Вам, что пришел почтой 47-й номер «Жемчужины». Большое Вам, Тамара, спасибо! Два чувства смешиваются во мне: одно радостное от того, что держу его в руках, а вот другое… Другое можно назвать огромной неловкостью за то, что перестала писать Вам и думала, что Вы меня уже вычеркнули из круга своего общения (чего, конечно же, я и заслуживаю), и вдруг - вот он, журнал в моих руках. Много из него я прочитала сразу же, потом еще раз просмотрела №48, который Вы, Тамара, прислали в электронном виде. Разница, конечно, есть: в такой электронной одежке «Жемчужина» кое-что теряет от своего очарования; а может, это чисто мое восприятие. Но, Тамара, я буду рада получать и читать журнал через компьютер...

Большой привет Николаю. До свидания. Л. (Александрова), Ковров.

11-3-2012 Дорогая Тамара Николаевна, от души благодарю Вас за очеред-ной 49-й номер "Жемчужины", полученный от Вас. Журнал, как всегда – просто здорово! Открываешь и забываешь обо всём: словно припадаешь к чистому прохладному роднику в жаркий день! Как же не хватает сейчас России в наше политизированное "дёрганное" время таких вот светлых и добрых изданий! Спасибо Вам!

Искренне Ваша, Н.Рыжак. Российская Государственная Библиотека. Москва.

19-2-2012 Дорогая Тамара Николаевна! Сердечно благодарю Вас за при-сланный 49-й номер "Жемчужины"! Всегда рад Вам и Вашим материалам, а потому это событие для меня и моих близких уже не первый год некий праздник. Недавно, с небольшим перерывом, вышли из печати две авторские книги "Святыня русского слова. Не предать родной язык" и "Русское солнце, или Новые тайны русского слова", изданные "Даниловским благовестником". Помощи Вам Божией, во всём.

Ваш Василий Д. Ирзабеков. Москва.

Письма читателей

Page 7: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

5

Не ослеплён я музою моею: Приманивать изысканным убором,

Красавицей её не назовут, Игрою глаз, блестящим разговором И юноши, узрев её, за нею Ни склонности у ней, ни дара нет; Влюблённою толпой не побегут. Но поражён бывает мельком свет

Её лица необщим выраженьем, Её речей спокойной простотой; И он, скорей чем едким осужденьем, Её почтит небрежной похвалой. Е.А. Баратынский. 1829

15-4-2012 Христос воскрес! Дорогая Тамара Николаевна, спасибо за поздравление. Я также поздравляю Вас со светлым праздником Христова Воскресения! Желаю Вам и Вашим родным светлой пасхальной радости, исполнения всех добрых замыслов и начинаний, здоровья и счастья. С любовью и благодарностью за все Татьяна Гладких, Хабаровск.

1-3-2012 Здравствуйте, Тамара! (простите, отчества не знаю). Давно читаю Ваш прекрасно оформленный журнал

«Жемчужина». По Вашим статьям и стихам, можно и на расстоянии разглядеть Вашу тонкую натуру, во всех Ваших проявлениях.

Обидно, что так сложилась Ваша судьба и Вы находитесь очень далеко от нас! Но, видно, так было уготовано судьбой. А с ней не поспоришь. Каждому нести свой крест... Высылаю Вам нашего Родника, скромненькую книжицу. И ...

.................всё, о чём метели Тревожить сердца нам не стали, Расскажут с лазурных небес Вам журавлиные стаи...

С уважением, Владимир Кимстач. Томск.

16-4-2012 Уважаемая Тамара Николаевна! Воистину Воскресе! Тепла Вам, мира, счастья Вам и Вашим близким!

Иван Волосюк. Украина.

16-4-2012 Воистину воскрес, Тамара! Всего вам самого доброго А у нас морось, сырость, ненастная неделя. Апрель вообще будет холодным и слякотным, даже предстоящий ледоход пройдет незаметно. Вот такие погодные новости.

Ваш Владимир Иванов-Ардашев.Хабаровск. 16-4-2012 Дорогая моя Тамара!

Поздравляю Вас и Вашу семью со светлым Христовым Воскресением! Желаю Вам счастья, крепкого здоровья и вдохновения! Любящая Вас,

Наташа Гребенюкова. Хабаровск.

ДОРОГАЯ ТАМАРА, СПАСИБО!!! ВОИСТИНУ ВОСКРЕС!

Иван Нечипорук. Донецк.

19-4-2012 Дорогая Тамара! Поздравляю и вас от души со светлой Пасхой! Здоровья всем и радости. Отвечаю чуть позже, ибо почта у меня сломалась, теперь наладили. Весна у нас нынче теплая, народ гуляет по паркам, веселится. Наш город студенческий. Благополучия вашей семье и всей Австралии. Пусть скачут кенгуру! Борис Климычев. Томск.

Письма читателей

Page 8: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

6

Нет, я еще не научился распознавать и нести свою вину. Мне надо для этого больше мужества и смирения. Но, может быть, я однажды еще достигну этого. Как тягостно, подчас мучительно трудно бывает уста-новить и признать свою вину. Душа начинает беспокойно метаться, а потом просто ожесточается и не желает видеть правду. Хочется непременно оправдать себя, отвергнуть свою виновность, свалить вину на другого или на других, а главное, - доказать не только другим людям, но и себе самому, да, именно самому себе, что «я тут ни при чем» и что я нисколько не виноват в этом. Виноваты все окружа-

ющие, в конечном счете - весь мир, но только не я: враги и друзья, природа и человек, родители и воспитатели, несчастное стечение обстоятельств и тяжелые условия, «среда» и «влияние», небо и ад, но не я! И это можно доказать, и это необходимо удостоверить, потому что в этом «не может быть никакого сомнения»… Ах, эта предательская «потребность» в самооправдании... Она-то и выдает меня с головой. Эта погоня за доказательствами... Зачем они мне, если я твердо и окончательно уверен, что я «тут ни при чем»? Кто же требует от меня доказательств? Кто заподозревает меня, если не я сам? Но это свидетельствует лишь о том, что в глубине души я все-таки считаю себя винова-тым; что есть некий тихий голос, который тайно твердит мне об этом и не оставляет меня в покое... И вдруг, под влиянием этих неожиданных соображений, мое бегство от собственной вины прекращается... Конец малодушной тревоге. Я готов примириться с мыслью о своей виновно-сти, исследовать, в чем именно я виноват, и признать свою вину. Ведь эта трусость многих уже запутала в тяжелые внутренние противоречия, в раздор с самим собою, в раздвоение личности, а иных доводила и до галлюцинаций. Но я готов... Пусть говорит мой обвинитель. Да, нужно мужество, чтобы спокойно исследовать свою вину и не искать спасения от нее в бегстве. И еще нужно смирение. Если человек не переоценивает своих сил и своих качеств, если он не кажется сам себе «умнейшей» и «добрейшей» личностью, то он будет всегда готов предположить свою вину. Зачем рассматривать все свои поступки с их наилучшей, наиблаго-роднейшей стороны? Что за наивность... Откуда эта потребность изображать себя - перед собой и перед другими - всепредвидящим и неошибающимся праведником? Зачем идеализировать свои побуждения и успокаиваться только тогда, когда небывалый образ «чистоты» и «величия» воссияет под моим именем? Кто из нас свободен от небезупречных желаний и побуждений? Кто из нас прав от рождения и свят от утробы матери?.. Нет, мне надо еще научиться тому, что есть вина, и как ее распознавать и нести в жизни. Как же научиться этому? Прежде всего надо удостовериться в том, что все люди, без исключения, пока они живут на земле, соучаствуют во всеобщей мировой вине; желанием и нежеланием, но также и безволием, и трусливым уклонением от волевого решения; деланием и неделанием, но также и полудела-нием или пилатовским «умовением рук»; чувствами и мыслями, но также и деревянным бес-чувствием и тупым безмыслием. Мы соучаствуем в вине всего мира - непосредственно, и через посредство других, обиженных или зараженных нами, и через посредство третьих, неизвестных нам, но воспринявших наше дурное влияние. Ибо все человечество живет как бы в едином сплошном духовном эфире, который всех нас включает в себя и связует нас друг с другом. Мы как бы вдыхаем и выдыхаем этот общий духовный воздух бытия; и посылаем в него свои «вол-ны» или «лучи», даже и тогда, когда не думаем об этом и не хотим этого, и воспринимаем из него чужие лучи, даже и тогда, когда ничего не знаем об этом. Каждая лукавая мысль, каждое

И.А. ИЛЬИН 1883-1954

Page 9: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

7

ненавистное чувство, каждое злое желание - незримо отравляют этот духовный воздух мира и передаются через него дальше и дальше. И каждая искра чистой любви, каждое благое движе-ние воли, каждая одинокая и бессловесная молитва, каждый сердечный и совестный помысл - излучается в эту общую жизненную среду и несет с собою свет, теплоту и очищение. Бессозна-тельно и полусознательно читаем мы друг у друга в глазах и в чертах лица, слышим звук и ви-брацию голоса, видим в жестах, в походке и в почерке многое сокровенное, несовершённое, несказанное и, восприняв, берем с собою и передаем другим. Кащей бессмертный недаром об-думывает свои коварные замыслы. Баба Яга не напрасно развозит в ступе свою злобу. Сатани-сты не бесцельно и не бесследно предаются своим медитациям. Но и одинокая молитва Симео-на Столпника светит миру благодатно и действенно. А неведомые праведники, коими держатся города и царства, образуют истинную, реальную основу человеческой жизни. Вот почему на свете нет «виновных» и «невинных» людей. Есть лишь такие, которые знают о своей виновности и умеют нести свою и общемировую вину, и такие, которые в слепоте сво-ей не знают об этом и стараются вообразить себе и изобразить другим свою мнимую невин-ность. Первые имеют достаточно мужества и смирения, чтобы не закрывать себе глаза на свою вину. Они знают истинное положение в мире, знают об общей связанности всех людей и стара-ются очищать и обезвреживать посылаемые ими духовные лучи. Они стараются не отравлять, не заражать духовный воздух мира, наоборот - давать ему свет и тепло. Они помнят о своей ви-новности и ищут верного познания ее, чтобы гасить ее дурное воздействие и не увеличивать ее тяжесть. Они думают о ней спокойно и достойно, не впадая в аффектацию преувеличения и не погрязая в мелочах. Их самопознание служит миру и всегда готово служить ему. Это - носители мировой вины, очищающие мир и укрепляющие его духовную ткань. А другие - вечные беглецы, безнадежно «спасающиеся» от своей вины: ибо вина несется за ними, наподобие древней Эриннии. Они воображают, что отвечают лишь за то, что они обду-манно и намеренно осуществили во внешней жизни и не знают ничего о едином мировом эфире и об общей мировой вине, в которой все нити сплелись в нерасплетаемое единство. Они ищут покоя в своей мнимой невинности, которая им, как и всем остальным людям, раз навсегда недо-ступна. Как умно и последовательно они размышляют, как изумительна их сила суждения, когда они обличают своих ближних, показывают их ошибки, обвиняют их, пригвождают их к позорному столбу... И все потому, что им чудится, будто они тем самым оправдывают себя. Но как только дело коснется их самих, так они тотчас становятся близоруки, подслеповаты, наив-ны и глупы. И если бы они знали, как они вредят этим себе и миру... Они стремятся доказать себе, что они сами «очень хороши» и «совершенно невиновны», что, следовательно, им не в чем меняться и не надо совершенствоваться. Но именно вследствие этого лучи, посылаемые ими в мир, остаются без контроля и очищения, и мировой воздух, уже отравленный и больной, впитывает в себя снова и снова источаемые ими яды пошлости, ненависти и злобы... Если я увидел и понял все это, то я стою на верном пути. Каждый из нас должен прежде всего подмести и убрать свое собственное жилище. С этого начинаю и я. Итак, я не ищу спасения в бегстве. Я принимаю свою вину и несу ее отныне - спокойно, честно и мужественно. Наверное, будут и тяжелые, болезненные часы; но эта боль - очисти-тельная и полезная. Я буду искать и находить свою вину не только в том, что я совершил внеш-не, в словах и поступках, но и дальше, глубже, интимнее, в моих с виду не выразившихся, а, может быть, и неизреченных состояниях души, там, где начинается мое полнейшее одиноче-ство и куда не проникает мое самопознание. Везде - где у меня недостает любви и прощения; везде - где я забываю о едином «пространстве» и общем «эфире» духа; везде - где я перестаю служить Богу и делать Его Дело или где я, во всяком случае, нецелен в этом служении. Если я однажды понял мою вину, то мое сожаление о ней должно стать истинным страда-нием, вплоть до раскаяния и до готовности искупить ее; и главное, - вплоть до решения впредь стать иным и поступать иначе. Так вырастает во мне настоящее чувство ответственности; кото-рое будет отныне стоять как бы на страже каждого нового поступка. Исследуя мою личную вину, я нахожу и распутываю сто других различных нитей, сцепле-ний и отношений к другим людям. Медленно развертывается передо мною ткань общественной жизни; я постепенно привыкаю воспринимать и созерцать общий эфир духовного бытия, - и вот я начинаю постигать, что я в действительности «посылаю» в этот общий воздух, и что я из него «получаю». Это научает меня верно измерять мою виновность и не падать под ее реальным бременем. Суровая, но драгоценная школа. Каждый шаг становится для меня ступенью, веду-щей к укреплению духа и верного характера. Не впадая в замешательство и не отчаиваясь, я

Page 10: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

8

вижу всю мою жизнь, как длинную цепь виновных состояний и деяний - и почерпаю отсюда все больше мужества и смирения. И по мере того, как я достигаю этого, я получаю право исследовать вопрос о чужой вине; не для того, чтобы изобличать других и предавать их осуждению - потребность в этом все более исчезает во мне - но для того, чтобы вчувствоваться в их жизненные положения и в их душев-ные состояния так, как если бы я каждый раз оказывался на месте виновного человека и как если бы его вина была моею. Это значительно увеличивает и углубляет мой опыт виновности, и я постепенно научаюсь нести не только свою вину, но и чужую: нести, т.е, преодолевать ее ду-хом и любовью. Но, по правде говоря, мне еще далеко до этого. Овладею ли я когда-нибудь этим искусст-вом, не знаю. Может быть, и нет... Но одно не подлежит для меня никакому сомнению, а имен-но, что это - верный путь...

Печатается по «Книге тихих созерцаний». Иван Ильин.

Бледнеет ночь... Туманов пелена В лощинах и лугах становится белее, Звучнее лес, безжизненней луна И серебро росы на стеклах холоднее.

Еще усадьба спит... В саду еще темно, Недвижим тополь матово-зеленый, И воздух слышен мне в открытое окно, Весенним ароматом напоенный...

Уж близок день, прошел короткий сон - И, в доме тишине не нарушая, Неслышно выхожу из двери на балкон И тихо светлого восхода ожидаю...

ИВАН БУНИН.

ПРОЩЕННОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Белый храм, купола золоченые, Колокольный зовущий звон. У весны - воскресенье прощеное, У души - покаянный стон. Запах ладана, слезы и пение, Тихий треск горящих свечей. И молитвы, сердечное бдение, И раскаянный взгляд очей. Вечер скромно присел на паперти, В опустевшем храме темно. На душе, как на белой скатерти, Пятен нет - блаженство одно.

«Светлая Лира». Любовь КУТКОВАЯ.Украина, Горловка.

Средь мира лжи, средь мира мне чужого, Не навсегда моя остыла кровь; Пришла пора, и вы воскресли снова, Мой прежний гнев и прежняя любовь! Рассеялся туман и, слава Богу, Я выхожу на старую дорогу!

По-прежнему сияет правды сила, Ее сомненья боле не затмят; Неровный круг планета совершила И к солнцу снова катится назад, Зима прошла, природа зеленеет, Луга цветут, весной душистой веет!

1858 А.К.Толстой.

ЛЕГЕНДА О ВАВИЛОНСКОЙ БАШНЕ

Солнце пустыни, как в пекле печет. Развалины башни – истории груды. А мимо Евфрат равнодушно течет, И мимо идут равнодушно верблюды. Когда же самум там в неистовстве диком Нагрянет, посеяв в пустыне беду, Послышатся смех и веселые крики В развалинах башни, в песчаном аду. И башня поднимется к небу мгновенно, Подняв над собою былые века. Закружатся в пляске желтые стены Из ярости ветра, шального песка. Самум пронесется со свистом и гиком, Засыпав живое песком на пути. И падает башня, и слышатся крики: «О Боже Великий, помилуй, прости! И снова идут равнодушно верблюды По спящим векам, по горячим пескам, Но сходятся вновь непокорные люди И башню возводят об руку рука.

«Светлая Лира». Николай КОВАЛЁВ. Украина, Горловка.

Page 11: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

9

«Этот нестеровский

пейзаж ударяет по

сердцу каждого, у кого

есть сердце...»

(К. Паустовский).

М.В.Нестеров -150 лет со дня рожд. К.Г. Паустовский – 120 лет со дня рожд.

то-то сказал: «Паустовский заставляет людей вспомнить о том, какими они были в детст-ве». Это действительно так, и потому свои заметки о Константине Паустовском мне бы хоте-лось начать как раз с воспоминаний детства. Когда я училась в десятом классе (а это был 1970 год), школьная учительница предложила нам написать сочинение на вольную тему «Когда жаль закрывать последнюю страницу». Надо было рассказать о любимом авторе или книге. Я напи-сала о Паустовском. Помню, заканчивалось сочинение примерно так: «В его поэзии - жизнь. Удивительная жизнь лесов, цветов, первого снега, блеска солнца, шелеста трав... А закрыть последнюю страницу жизни не только жаль - невозможно». С тех пор прошло сорок с лишним лет. Давно ушло в прошлое полудетское представление о бесконечности жизни. Большая часть страниц в книге жизни уже «прочитана», но осталась благодарность к тем добрым спутникам, что встретились на пути. В их числе есть люди, кото-рых лично не знал, но которые так созвучны душе... - и первое место среди них принадлежит Константину Георгиевичу Паустовскому. С таким спутником мы можем многое увидеть, узнать и понять. Вместе с ним мы мыслен-но побываем в самых светлых уголках России, и хотя «В Мещерском крае нет никаких осо-бенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха», этот край станет нам так же дорог, как самому Паустовскому. Пройдем по глухим проселочным дорогам или по мелко-лесью: «Там всегда светло и чисто, как в прибранной к празднику крестьянской горнице. Каж-дый раз, когда я попадаю в мелколесье, мне кажется, что именно в этих местах художник Не-стеров нашел черты своего пейзажа». Проза Паустовского напоминает мне чем-то картины Михаила Васильевича Нестерова. Каждый из них нашел свой голос и свою интонацию в творчестве - голос негромкий, но такой кристальной чистоты, каким только и можно говорить о родной земле. В 2012 году у них обоих юбилейные даты: 150 лет со дня рождения Михаила Нестерова и 120 лет со дня рождения Константина Паустовского. Они и родились в один последний весенний день - 31 (19 по старо-му стилю) мая: художник в 1862 году в Уфе в старинной купеческой семье, а писатель в 1892 году в Москве в семье железнодорожного служащего Жизнь и творчество двух этих великих русских мастеров хорошо известны в России и за рубежом, о них написано множество книг, так что не будем повторять биографии. Хочу отметить лишь то, что Нестеров с детства был глубо-ко религиозным, большая часть его картин - это прекрасная живописная повесть о Святой Руси; в отличие от него, духовный путь Паустовского отмечен тем, что можно назвать одухотворен-ной романтикой. Но они созвучны между собой своей теплой любовью к родной земле, ее лю-дям и тем добрым взглядом, которым смотрели на мир. Когда Паустовский появился на свет, Михаил Нестеров уже был автором знаменитой кар-тины «Видение отроку Варфоломею». Живописное сказание о Сергии Радонежском возвращает нас в чудесный эпизод его детства: отрок Варфоломей, которому с трудом давалась грамота, встретил в окрестных полях «старца черноризца», и тот благословил его просфорой со словами: «Это дается тебе в знак благодати и для разумения Священного Писания». Об этой тихой свет-лой картине - одной из лучших в русской живописи - написаны десятки книг, но, пожалуй, самые проникновенные, простые и точные слова сказал о ней Константин Паустовский:

К

Page 12: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

10

«Все знают картину Нестерова «Видение отроку Варфоломею». Для многих этот отрок, этот деревенский пастушок с глубочайшей чистоты синими гла-зами - белоголовый, худенький, в онучах - кажется олицетворением стародав-ней России - ее сокровенной тихой красоты, ее неярких небес, нежаркого солн-ца, сияния ее неоглядных далей, ее пажитей и тихих лесов, ее легенд и сказок. Картина эта - как хрустальный светильник, зажженный художником во славу своей страны, своей России. Самое замечательное в этой картине - пейзаж. В чистом, как ключевая вода, воздухе виден каждый листок, каждый скромный венчик полевого цветка, каждая травинка и крошечная девочка-березка. Все это кажется драгоцен-ным. Да так оно и есть. В зрелище трав, синеглазых рек, взгорий и темных лесов, что как бы прислушиваются к долетающему вполголоса звону, откры-вает в нас самих такие глубины любви к своей родимой земле, что стоит боль-шого труда даже самому спокойному человеку сдержать невольные слезы. Этот нестеровский пейзаж ударяет по сердцу каждого, у кого есть сердце».

Эти слова можно отнести и к самому Константину Паустовскому. Его проза так же входит в наше сердце своей хрустальной чистотой, нежностью, задушевностью и светом. Почему? «Чем прозрачнее воздух, тем ярче солнечный свет, - писал он. - Чем прозрачнее проза, тем со-вершеннее ее красота и тем сильнее она отзывается в человеческом сердце». Человеку, который открыл для себя его творчество - эту прозрачную, как воздух, прозу - можно сказать, повезло: мир никогда не утратит для него свой красоты. Каждая повесть или рассказ писателя - «Романтики», «Блистающие облака», «Черное море», «Золотая роза», «Ме-щерская сторона», «Корзина с еловыми шишками»... - учит нас видеть, слышать, чувствовать мир так же светло и поэтично, как в детстве. Не случайно одна из статей Паустовского (в книге «Золотая роза») так и называется «Искусство видеть мир». Сам писатель в высшей степени обладал этим искусством. Его проза похожа на живопись в слове. В ней нет внешнего блеска; как всякое подлинно рожденное искусство, она не блестит, а мерцает - светом и красками, тончайшими оттенками тонов и полутонов. «Многие произведе-ния Паустовского - произведения живописи, - писал А. Роскин. - Их можно было бы вешать на стену, если бы только для подобных картин существовали рамы и гвозди». Конечно, это прежде всего Божий дар, но этот чудесный дар он всегда бережно развивал и, надо сказать, многому учился у художников. «...Я впервые увидел все разнообразие красок рус-ского ненастья после картины Левитана «Над вечным покоем», - писал он. - До тех пор нена-стье было окрашено в моих глазах в один унылый цвет. Но Левитан увидел в этом унынии некий оттенок величия, даже торжественности и нашел в нем много чистых красок». Знаток и ценитель подлинной живописи, Паустовский написал повести «Исаак Левитан» (творчество которого особенно любил), «Орест Кипренский», рассказы о грузинском художнике Нико Пи-росманишвили. Свои «Заметки о живописи» он посвятил известному русскому советскому ху-дожнику Н.М. Ромадину, с которым его связывала теплая человеческая и творческая дружба. Ромадин был учеником Нестерова, и писатель называл его достойным преемником нестеров-ского пейзажа. Нестеровский пейзаж - это тихие поля и перелески, белоствольные березы, тонкие сосенки и рябины, скромные полевые цветы... Это светлая осень или ранняя весна - та мимолетная пора, когда природа полна хрупкости, прозрачности и тишины. «Люблю я русский пейзаж, - писал художник, - на его фоне как-то лучше, яснее чувствуешь и смысл русской жизни, и русскую душу». Среди этих неярких пейзажей встречаем мы любимых героев Нестерова, тех правед-ников и подвижников, в образах которых искал он глубокую сердечную правду о России: «Я избегал изображать сильные страсти, предпочитая им скромный пейзаж, человека, живущего внутренней духовной жизнью в объятиях нашей матушки-природы». Паустовский хорошо знал его творчество и, хотя сказал он о нем немного, эти слова дра-гоценны. «Хрустальный светильник, зажженный художником во славу России» - лучше всего характеризует смысл всего религиозного творчества Нестерова. Некоторые его картины - по глубине замысла, свежести взгляда, выразительной силе - писатель сравнивал с «Жизнью Ар-сеньева» Бунина. Он писал: «Жизнь Арсеньева» в каких-то своих частях напоминает картины Нестерова «Святая Русь» и «На Руси». Эти полотна - наилучшее выражение своей страны и на-рода в понимании художника. Перелески и взгорья, почернелые бревенчатые церкви, позабы-тые погосты и деревеньки. И на их фоне - вся Русь!».

Page 13: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

11

И Нестеров, и Паустовский были певцами среднерусского пейзажа. Каждый из них создал свой лирический образ Родины и русского человека. У художника это святые, монахи, подвиж-ники - созерцатели и пустынники. У писателя - обычные, как принято говорить, неприметные люди: «...Больше всего я люблю писать о людях простых и безвестных - о ремесленниках, пастухах, лесных объездчиках, бакенщиках, сторожах и деревенских детях - своих закадычных друзьях». Но если чутко, с любовью всмотреться в них (а именно это и делает Паустовский), то в каждом увидим мы сокровенного, внутреннего человека с его душевной чистотой и сер-дечностью. Их обоих отличала какая-то особая, щемящая любовь к русским далям, просторам. «Какие дали оттуда видны! - вспоминал художник свою детскую поездку в монастырь. - Там начало предгорий Урала, и такая сладкая тоска овладевает, когда глядишь в эти манящие дали». Похо-жее чувство не раз испытывал Паустовский: «Осенью с этого косогора открывается в затума-ненном воздухе такая беспредельная русская даль, что от нее замирает сердце». Но в живописи Нестерова или прозе Паустовского мы можем не просто еще раз полюбоваться тихими далями родной земли; оба они знали - своей творческой силой, талантливостью, открытостью и заду-шевностью русский человек во многом обязан тем светлым пейзажам, что с детства вошли в его сердце. «Человек, живущий по сердцу, в согласии со своим внутренним миром, всегда созидатель, обогатитель и художник», - писал Паустовский. Таким был и сам Константин Георгиевич. Лю-ди, близко знакомые с ним, вспоминали его деликатность, совестливость, доброту и застен-чивость. Мудрость сочеталась в нем с молодым, чутким сердцем, а застенчивость не мешала поднимать голос в защиту правды. Он жил в советскую эпоху, когда литературе следовало вос-певать строителя нового социалистического общества, а он воспевал красоту и поэзию русской природы. Официальная критика писала о «патриархальности» и «отрыве от жизни» писателя Паустовского, его имя пытались при жизни предать забвению. Но в 1950-1960-е годы это был самый любимый и читаемый писатель в стране. В эти же годы к Паустовскому пришло мировое признание. В 1962 и 1965 годах он был одним из номинантов Нобелевской премии в области литературы. Когда стало известно, что премия присуждена М. Шолохову, поэт Б. Чичибабин писал: «Поэтическая проза Паустовского с его графически-бегло набросанными героями, но освещенными светом вечности, заставляющая читателя думать, воображать, мечтать, кажется мне более современной и перспективной. Будь я в Нобелевском комитете, я проголосовал бы за Паустовского». Последние годы жизни (а умер он в 1968 году) Паустовский провел в небольшом старин-ном городке Таруса у берегов Оки. Такие живописные провинциальные города, полные тиши-ны и покоя, он называл «глубинными». Писатель повидал в своей жизни много стран и земель, он любил ветер странствий, но... «Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки или за извилистую речонку Таруску - на ее скромных берегах я теперь часто и подолгу живу». Жил он в небольшом бревенчатом доме со скрипучими половицами, где пахло деревом, было много света, воздуха и цветов. Дом писателя называли бревенчатой духовной крепостью: здесь он издавал литературный альманах «Тарусские страницы», здесь написал повести «Бро-сок на юг», «Время больших ожиданий», главы «Золотой розы», новеллы «Наедине с осенью», «Уснувший мальчик», «Городок на реке» и другие. Сюда любили приезжать его друзья, близ-кие по духу писатели. Михаил Лохвицкий вспоминал, как Паустовский показывал им свой любимый Ильинский омут: «Константин Георгиевич шел, опираясь на удилище, всматриваясь в дали, которые становились все шире, и улыбался своим мыслям. - Нестеровские дали, - прибавил он...». Среди этих далей, будто сошедших с картины художника, он написал свои самые проник-новенные строки о родной земле:

«То место, о котором я хочу рассказать, называется скромно, как и многие великолепные места в России: Ильинский омут. Такие места действуют на сердце с неотразимой силой. Если бы не опасение, что меня изругают за сла-щавость, я бы сказал о таких местах, что они благостны, успокоительны и в них есть что-то священное. Такие места наполняют нас легкостью и благо-говением перед красотой своей земли, перед русской красотой».

Татьяна Гладких. Хабаровск.Член Союза Писателей России.

Page 14: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

12

омпозитор Эдвард Григ проводил осень в лесах около Бергена. Все леса хороши с их грибным воздухом и шелестом листьев. Но особенно хороши

горные леса около моря. В них слышен шум прибоя. С моря постоянно наносит туман, и от обилия вла-ги буйно разрастается мох. Он свешивается с веток зелеными прядями до самой земли. Кроме того, в горных лесах живет, как птица пересмешник, веселое эхо. Оно только и ждет, чтобы подхватить любой звук и швырнуть его через скалы. Однажды Григ встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками - дочь лесника. Она собирала в корзину еловые шишки. Стояла осень. Если бы можно было собрать все золото и медь, какие есть на земле, и выко-вать из них тысячи тысяч тоненьких листьев, то они составили бы ничтожную часть того осен-него наряда, что лежал на горах. К тому же кованые листья показались бы грубыми в сравнении с настоящими, особенно с листьями осины. Всем известно, что осиновые листья дрожат даже от птичьего свиста. - Как тебя зовут, девочка? - спросил Григ. - Дагни Педерсен, - вполголоса ответила девочка. Она ответила вполголоса не от испуга, а от смущения. Испугаться она не могла, потому что глаза у Грига смеялись. - Вот беда! - сказал Григ. - Мне нечего тебе подарить. Я не ношу в кармане ни кукол, ни лент, ни бархатных зайцев. - У меня есть старая мамина кукла, - ответила девочка. - Когда-то она закрывала глаза. Вот так! Девочка медленно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то Григ заметил, что зрачки у нее зеленоватые и в них поблескивает огоньками листва. - А теперь она спит с открытыми глазами, - печально добавила Дагни. - У старых людей плохой сон. Дедушка тоже всю ночь кряхтит. - Слушай, Дагни, - сказал Григ, - я придумал. Я подарю тебе одну интересную вещь. Но только не сейчас, а лет через десять. Дагни даже всплеснула руками. - Ой, как долго! - Понимаешь, мне нужно ее еще сделать. - А что это такое? - Узнаешь потом. - Разве за всю свою жизнь, - строго спросила Дагни, - вы можете сделать всего пять или шесть игрушек? Григ смутился. - Да нет, это не так, - неуверенно возразил он. - Я сделаю ее, может быть, за несколько дней. Но такие вещи не дарят маленьким детям. Я делаю подарки для взрослых. - Я не разобью, - умоляюще сказала Дагни и потянула Грига за рукав. - И не сломаю. Вот увидите! У дедушки есть игрушечная лодка из стекла. Я стираю с нее пыль и ни разу не отко-лола даже самого маленького кусочка. «Она совсем меня запутала, эта Дагни», - подумал с досадой Григ и сказал то, что всегда говорят взрослые, когда попадают в неловкое положение перед детьми: - Ты еще маленькая и многого не понимаешь. Учись терпению. А теперь давай корзину. Ты ее едва тащишь. Я провожу тебя, и мы поговорим о чем-нибудь другом. Дагни вздохнула и протянула Григу корзину. Она действительно была тяжелая. В еловых шишках много смолы, и потому они весят гораздо больше сосновых. Когда среди деревьев показался дом лесника, Григ сказал: - Ну, теперь ты добежишь сама, Дагни Педерсен. В Норвегии много девочек с таким име-нем и фамилией, как у тебя. Как зовут твоего отца? - Хагеруп, - ответила Дагни и, наморщив лоб, спросила: - Разве вы не зайдете к нам? У нас есть вышитая скатерть, рыжий кот и стеклянная лодка. Дедушка позволит вам взять ее в руки. - Спасибо. Сейчас мне некогда. Прощай, Дагни!

К

Page 15: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

13

Григ пригладил волосы девочки и пошел в сторону моря. Дагни, насупившись, смотрела ему вслед. Корзину она держала боком, из нее вываливались шишки. «Я напишу музыку, - решил Григ. - На заглавном листе я прикажу напечатать: «Дагни Педерсен - дочери лесника Хагерупа Педерсена, когда ей исполнится восемнадцать лет».

Бергене все было по-старому. Все, что могло приглушить звуки, - ковры, портьеры и мягкую мебель - Григ давно

убрал из дома. Остался только старый диван. На нем могло разместиться до десятка гостей, и Григ не решался его выбросить. Друзья говорили, что дом композитора похож на жилище дровосека. Его украшал только рояль. Если человек был наделен воображением, то он мог услышать среди этих белых стен волшебные вещи - от рокота северного океана, что катил волны из мглы и ветра, что высвистывал над ними свою дикую сагу, до песни девочки, баюкающей тряпичную куклу. Рояль мог петь обо всем - о порыве человеческого духа к великому и о любви. Белые и чер-ные клавиши, убегая из-под крепких пальцев Грига, тосковали, смеялись, гремели бурей и гне-вом и вдруг сразу смолкали. Тогда в тишине еще долго звучала только одна маленькая струна, будто это плакала Золушка, обиженная сестрами. Григ, откинувшись, слушал, пока этот пос-ледний звук не затихал на кухне, где с давних пор поселился сверчок. Становилось слышно, как, отсчитывая секунды с точностью метронома, капает из крана вода. Капли твердили, что время не ждет и надо бы поторопиться, чтобы сделать все, что задумано. Григ писал музыку для Дагни Педерсен больше месяца. Началась зима. Туман закутал город по горло. Заржавленные пароходы приходили из разных стран и дремали у деревянных пристаней, тихонько посапывая паром. Вскоре пошел снег. Григ видел из своего окна, как он косо летел, цепляясь за верхушки деревьев. Невозможно, конечно, передать музыку словами, как бы ни был богат наш язык. Григ писал о глубочайшей прелести девичества и счастья. Он писал и видел, как навстречу ему бежит, задыхаясь от радости, девушка с зелеными сияющими глазами. Она обнимает его за шею и прижимается горячей щекой к его седой небритой щеке. «Спасибо!» - говорит она, сама еще не зная, за что она благодарит его. «Ты как солнце, - говорит ей Григ. - Как нежный ветер и раннее утро. У тебя на сердце рас-цвел белый цветок и наполнил все твое существо благоуханием весны. Я видел жизнь. Что бы тебе ни говорили о ней, верь всегда, что она удивительна и прекрасна. Я старик, но я отдал молодежи жизнь, работу, талант. Отдал все без возврата. Поэтому я, может быть, даже счастли-вее тебя, Дагни. Ты - белая ночь с ее загадочным светом. Ты - счастье. Ты - блеск зари. От твоего голоса вздрагивает сердце. Да будет благословенно все, что окружает тебя, что прикаса-ется к тебе и к чему прикасаешься ты, что радует тебя и заставляет задуматься». Григ думал так и играл обо всем, что думал. Он подозревал, что его подслушивают Он да-же догадывался, кто этим занимается. Это были синицы на дереве, загулявшие матросы из пор-та, прачка из соседнего дома, сверчок, снег, слетавший с нависшего неба, и Золушка в зашто-панном платье. Каждый слушал по-своему. Синицы волновались. Как они ни вертелись, их трескотня не могла заглушить рояля. Загулявшие матросы рассаживались на ступеньках дома и слушали, всхлипывая. Прачка разгибала спину, вытирала ладонью покрасневшие глаза и покачивала головой. Сверчок вылезал из трещины в кафельной печке и поглядывал в щелку за Григом. Па-давший снег останавливался и повисал в воздухе, чтобы послушать звон, лившийся ручьями из дома. А Золушка смотрела, улыбаясь, на пол. Около ее босых ног стояли хрустальные туфель-ки. Они вздрагивали, сталкиваясь друг с другом, в ответ на аккорды, долетавшие из комнаты Грига. Этих слушателей Григ ценил больше, чем нарядных и вежливых посетителей концертов.

В восемнадцать лет Дагни окончила школу. По этому случаю отец отправил ее в Христиа-нию погостить к своей сестре Магде. Пускай девочка (отец считал ее еще девочкой, хотя Дагни была уже стройной девушкой, с тяжелыми русыми косами) посмотрит, как устроен свет, как живут люди, и немного повеселится. Кто знает, что ждет Дагни в будущем? Может быть, чест-ный и любящий, но скуповатый и скучный муж? Или работа продавщицы в деревенской лавке? Или служба в одной из многочисленных пароходных контор в Бергене? Магда работала театральной портнихой. Муж ее Нильс служил в том же театре парик-махером. Жили они в комнатушке под крышей театра. Оттуда был виден пестрый от морских флагов залив и памятник Ибсену.

В

Page 16: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

14

Пароходы весь день покрикивали в открытые окна. Дядюшка Нильс так изучил их голоса, что, по его словам, безошибочно знал, кто гудит - «Нордерней» из Копенгагена, «Шотландский певец» из Глазго или «Жанна д'Арк» из Бордо. В комнате у тетушки Магды было множество театральных вещей: парчи, шелка, тюля, лент, кружев, старинных фетровых шляп с черными страусовыми перьями, цыганских шалей, седых париков, ботфорт с медными шпорами, шпаг, вееров и серебряных туфель, потертых на сгибе. Все это приходилось подшивать, чинить, чистить и гладить. На стенах висели картины, вырезанные из книг и журналов: кавалеры времен Людовика XIV, красавицы в кринолинах, рыцари, русские женщины в сарафанах, матросы и викинги с дубовыми венками на головах. В комнату надо было подыматься по крутой лестнице. Там всегда пахло краской и лаком от позолоты. Дагни часто ходила в театр. Это было увлекательное занятие. Но после спектаклей Дагни долго не засыпала и даже плакала иногда у себя в постели. Напуганная этим тетушка Магда успокаивала Дагни. Она говорила, что нельзя слепо верить тому, что происходит на сцене. Но дядюшка Нильс обозвал Магду за это «наседкой» и сказал, что, наоборот, в театре надо верить всему. Иначе людям не нужны были бы никакие театры. И Дани верила... Но все же тетушка Магда настояла на том, чтобы пойти для разнообразия на концерт. Нильс против этого не спорил. «Музыка, - сказал он, - это зеркало гения». Нильс любил выра-жаться возвышенно и туманно. О Дагни он говорил, что она похожа на первый аккорд увертю-ры. А у Магды, по его словам, была колдовская власть над людьми. Выражалась она в том, что Магда шила театральные костюмы. А кто же не знает, что человек каждый раз, когда надевает новый костюм, совершенно меняется. Вот так оно и выходит, что один и тот же актер вчера был гнусным убийцей, сегодня стал пылким любовником, завтра будет королевским шутом, а послезавтра - народным героем. - Дагни, - кричала в таких случаях тетушка Магда, - заткни уши и не слушай эту ужасную болтовню! Он сам не понимает, что говорит, этот чердачный философ! Был теплый июнь. Стояли белые ночи. Концерты проходили в городском парке под откры-тым небом. Дагни пошла на концерт вместе с Магдой и Нильсом. Она хотела надеть свое единственное белое платье. Но Нильс сказал, что красивая девушка должна быть одета так, чтобы выделяться из окружающей обстановки. В общем, длинная его речь по этому поводу сводилась к тому, что в белые ночи надо быть обязательно в черном и, наоборот, в темные сверкать белизной платья. Переспорить Нильса было невозможно, и Дагни надела черное платье из шелковистого мягкого бархата. Платье это Магда принесла из костюмерной. Когда Дагни надела это платье, Магда согласилась, что Нильс, пожалуй, прав - ничто так не оттеняло строгую бледность лица Дагни и ее длинные, с отблеском старого золота косы, как этот таинственный бархат. - Посмотри, Магда, - сказал вполголоса дядюшка Нильс, - Дагни так хороша, будто идет на первое свидание. - Вот именно! - ответила Магда. - Что-то я не видела около себя безумного красавца, когда ты пришел на первое свидание со мной. Ты у меня просто болтун. - И Магда поцеловала дя-дюшку Нильса в голову. Концерт начался после обычного вечернего выстрела из пушки в порту. Выстрел означал заход солнца. Несмотря на вечер, ни дирижер, ни оркестранты не включили лампочек над пультами. Вечер был настолько светлый, что фонари, горевшие в листве лип, были зажжены, очевидно, только для того, чтобы придать нарядность концерту. Дагни впервые слушала симфоническую музыку. Она произвела на нее странное действие. Все переливы и громы оркестра вызывали у Дагни множество картин, похожих на сны. Потом она вздрогнула и подняла глаза. Ей почудилось, что худой мужчина во фраке, объ-являвший программу концерта, назвал ее имя. - Это ты меня звал, Нильс? - спросила Дагни дядюшку Нильса, взглянула на него и сразу же нахмурилась. Дядюшка Нильс смотрел на Дагни не то с ужасом, не то с восхищением. И так же смотрела на нее, прижав ко рту платок, тетушка Магда. - Что случилось? - спросила Дагни. Магда схватила ее за руку и прошептала:

Page 17: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

15

- Слушай! Тогда Дагни услышала, как человек во фраке сказал: - Слушатели из последних рядов просят меня повторить. Итак, сейчас будет исполнена знаменитая музыкальная пьеса Эдварда Грига, посвященная дочери лесника Хагерупа Педер-сена Дагни Педерсен по случаю того, что ей исполнилось восемнадцать лет. Дагни вздохнула так глубоко, что у нее заболела грудь. Она хотела сдержать этим вздохом подступавшие к горлу слезы, но это не помогло. Дагни нагнулась и закрыла лицо ладонями. Сначала она ничего не слышала. Внутри у нее шумела буря. Потом она наконец услышала, как поет ранним утром пастуший рожок и в ответ ему сотнями голосов, чуть вздрогнув, откли-кается струнный оркестр. Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки, и заставила себя успокоиться. Да! Это был ее лес, ее родина! Ее горы, песни рожков, шум ее моря! Стеклянные корабли пенили воду. Ветер трубил в их снастях. Этот звук незаметно переходил в перезвон лесных колокольчиков, в свист птиц, кувыркавшихся в воздухе, в ауканье детей, в песню о девушке - в ее окно любимый бросил на рассвете горсть песку. Дагни слышала эту песню у себя в горах. Так, значит, это был он! Тот седой человек, что помог ей донести до дому корзину с еловы-ми шишками. Это был Эдвард Григ, волшебник и великий музыкант! И она его укоряла, что он не умеет быстро работать. Так вот тот подарок, что он обещал сделать ей через десять лет! Дагни плакала, не скрываясь, слезами благодарности. К тому времени музыка заполнила все пространство между землей и облаками, повисшими над городом. От мелодических волн на облаках появилась легкая рябь. Сквозь нее светили звезды. Музыка уже не пела. Она звала. Звала за собой в ту страну, где никакие горести не могли охладить любви, где никто не отнимает друг у друга счастья, где солнце горит, как корона в волосах сказочной доброй волшебницы. В наплыве звуков вдруг возник знакомый голос. «Ты - счастье, - говорил он. - Ты - блеск зари!» Музыка стихла. Сначала медленно, потом все разрастаясь, загремели аплодисменты. Дагни встала и быстро пошла к выходу из парка. Все оглядывались на нее. Может быть, некоторым из слушателей пришла в голову мысль, что эта девушка и была той Дагни Педерсен, которой Григ посвятил свою бессмертную вещь. «Он умер! - думала Дагни. - Зачем?» Если бы можно было увидеть его! Если бы он появил-ся здесь! С каким стремительно бьющимся сердцем она побежала бы к нему навстречу, обняла бы за шею, прижалась мокрой от слез щекой к его щеке и сказала бы только одно слово: «Спа-сибо!» - «За что?» - спросил бы он. «Я не знаю... - ответила бы Дагни. - За то, что вы не забыли меня. За вашу щедрость. За то, что вы открыли передо мной то прекрасное, чем должен жить человек». Дагни шла по пустынным улицам. Она не замечала, что следом за ней, стараясь не попа-даться ей на глаза, шел Нильс, посланный Магдой. Он покачивался, как пьяный, и что-то бор-мотал о чуде, случившемся в их маленькой жизни. Сумрак ночи еще лежал над городом. Но в окнах слабой позолотой уже занимался север-ный рассвет. Дагни вышла к морю. Оно лежало в глубоком сне, без единого всплеска. Дагни сжала руки и застонала от неясного еще ей самой, но охватившего все ее существо чувства красоты этого мира. - Слушай, жизнь, - тихо сказала Дагни, - я люблю тебя. И она засмеялась, глядя широко открытыми глазами на огни пароходов. Они медленно ка-чались в прозрачной серой воде. Нильс, стоявший поодаль, услышал ее смех и пошел домой. Теперь он был спокоен за Дагни. Теперь он знал, что ее жизнь не пройдет даром.

К.Г. ПАУСТОВСКИЙ

Хорошо рассуждать о добродетели не значит еще быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях не значит еще быть справедливым на деле. Аристотель.

Page 18: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

16

Рассказ.

I Я давно хотел начать свои записки. Странная причина заставляет меня взяться за перо: иные пишут свои мемуары потому, что в них много интересного в историческом отношении; другие потому, что им еще раз хочется пережить счастливые молодые годы; третьи затем, что-бы покляузничать и поклеветать на давно умерших людей и оправдаться перед давно забытыми обвинениями. Ни одной из этих причин у меня нет. Я еще молодой человек; истории не делал и не видел, как она делается; клеветать на людей незачем и оправдываться мне не в чем. Еще раз пережить счастье? Оно было так коротко, и конец его был так ужасен, что воспоминания о нем не доставят мне отрады, о нет! Зачем же точно неведомый голос нашептывает мне их на ухо, зачем, когда я просыпаюсь ночью, передо мною в темноте проходят знакомые картины и образы, и зачем, когда является один бледный образ, лицо мое пылает, и руки сжимаются, и ужас и ярость захватывают дыха-ние, как в тот день, когда я стоял лицом к лицу с своим смертельным врагом? Я не могу отделаться от своих воспоминаний, и странная мысль пришла мне в голову. Мо-жет быть, если я изложу их на бумаге, я этим покончу все свои счеты с ними... Может быть, они оставят меня и дадут спокойно умереть. Вот странная причина, заставляющая меня взяться за перо. Может быть, эта тетрадка будет прочтена кем-нибудь, может быть - нет. Это мало за-нимает меня. Поэтому я могу и не извиняться перед своими будущими читателями ни в выборе темы для своего писания, темы, нисколько не интересной людям, привыкшим заниматься если не мировыми, то общественными вопросами, ни в форме изложения. Правда, мне хочется, что-бы эти строки прочел один человек, но этот человек не осудит меня. Ему дорого все, что меня касается. Этот человек - моя сестра. Отчего она сегодня так долго не идет? Вот уже три месяца, как я пришел в себя после того дня. Первое лицо, которое я увидел, было лицо Сони. И с тех пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она сидит у моей постели или у большого кре-сла, когда я в силах сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и книги. Ее очень огор-чает, что я равнодушен к выбору чтения и предоставляю его ей. - Вот, Андрей, в «Вестнике Европы» новый роман: «Она думала, что это не так». - Хорошо, голубчик, будем читать «Она думала, что это не так». - Роман миссис Гей. - Хорошо, хорошо... И она начинает читать длинную историю о каком-то мистере Скрипле и мисс Гордон и после первых двух страниц обращает на меня свои большие добрые глаза и говорит: - Это недолго; «Вестник Европы» всегда сокращает романы. - Хорошо, хорошо. Я буду слушать. Она продолжала читать обстоятельную историю, выдуманную госпожою Гей, а я смотрю на ее опущенное лицо и не слушаю назидательной истории. И иногда, в тех местах романа, где, по замыслу госпожи Гей, нужно бы было смеяться, горькие слезы душат мне горло. Она оста-вляет книгу и, посмотрев на меня проницательным и боязливым взглядом, кладет мне на лоб свою руку. - Андрей, милый, опять... Ну, будет, будет. Не плачь. Все пройдет, все забудется... - гово-рит она тем тоном, каким мать утешает ребенка, набившего себе на лбу шишку. И хотя моя шишка пройдет только с жизнью, которая - я чувствую - понемногу уходит из моего тела, я все-таки успокаиваюсь. О моя дорогая сестра! Как я чувствую цену этой женской ласки! Да благословит тебя Бог, и пусть черные страницы начала твоей жизни, страницы, на которых вписано мое имя, - сме-нятся радостной повестью счастья! Только пусть эта повесть не будет похожа на утомительное повествование миссис Гей. Звонок! Наконец-то! Это она; она придет, внесет в мою темную и душную комнату запах свежести, нарушит ее молчание тихою, ласковою речью и осветит ее своею красотою.

II Я не помню своей матери, а отец умер, когда мне было четырнадцать лет. Мой опекун, дальний родственник, перевел меня в одну из петербургских гимназий; через четыре года я кончил в ней курс. Я был совершенно свободен; опекун, человек, занятый своими огромными делами, в своих заботах обо мне ограничивался только выдачей мне денег, в количестве, по его

Page 19: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

17

мнению, необходимом для того, чтобы я не бедствовал. Это был не очень большой доход, но совершенно избавлявший меня от забот о куске хлеба и позволивший мне выбрать себе дорогу. Выбор был сделан давно. Лет четырех я любил больше всего на свете возиться с каранда-шами и красками, а к концу курса в гимназии рисовал уже очень порядочно, так что без всяких затруднений поступил в Академию художеств. Был ли у меня талант? Теперь, когда я уже ни-когда не подойду к холсту, я, кажется, могу беспристрастно взглянуть на себя как на художни-ка. Да, у меня был талант. Я думаю так не по отзывам товарищей и знатоков, не по быстроте, с какою я прошел курс академии, а по тому жившему во мне чувству, которое являлось всякий раз, когда я начинал работать. Тот, кто не художник, не может испытать тяжелого и сладкого волнения, с каким первый раз приступаешь к новому холсту, чтобы начертить на нем свое соз-дание. Тот, кто не художник, не может испытать забвения всего окружающего, когда дух по-гружен в образы... Да, у меня был талант, и я вышел бы недюжинным живописцем. Вот они висят по стенам - мои холсты, этюды и эскизы, неоконченные, начатые картины. Вот и она... Нужно попросить сестру, чтобы ее убрали в другую комнату. Или нет, нужно пове-сить ее как раз в ногах моей постели, чтобы она всегда смотрела на меня своим грустным, как будто чующим казнь, взором. В синем платье, в нарядном белом чепчике с большой трехцвет-ной кокардой сбоку, с выбившимися из-под его белой оборки густыми волнующими меня пря-дями темно-каштановых волос, она смотрит на меня, как живая. О Шарлотта, Шарлотта! Благо-словлять или проклинать тот час, когда мне пришла в голову мысль написать тебя? А Бессонов был всегда против этого. Когда я в первый раз сказал ему о своем намерении, он пожал плечами и недовольно усмехнулся. - Шальные вы люди, господа российские живописцы, - сказал он. - Мало у нас своего! Шарлотта Корде! Какое вам дело до Шарлотты? Разве вы можете перенести себя в то время, в ту обстановку? Может быть, он был и прав... Но только образ французской героини так занимал меня, что я не мог не приняться за картину. Я задумал написать ее во весь рост, одну, стоящую прямо пе-ред зрителями, с глазами, устремленными перед собой; она уже решилась на свой подвиг-пре-ступление, и это написано только на ее лице: рука, которая несет смертельный удар, пока еще висит бессильно и нежно выделяется своею белизною на темно-синем суконном платье; кру-жевная пелеринка, завязанная накрест, оттеняет нежную шею, по которой завтра пройдет кро-вавая черта. Я помню, как ее образ создался в моей душе: я прочел ее историю в одной сенти-ментальной и, может быть, лживой книге, у Ламартина; из ложного пафоса болтливого и любу-ющегося своим языком и манерой француза для меня ясно и отчетливо вышла чистая фигура девушки - фанатика добра. Я перечитал о ней все, что мог достать, пересмотрел несколько ее портретов, и решился написать картину. Первая картина, как первая любовь, овладевает душою вполне. Я носил в себе этот слагав-шийся образ, я обдумывал мельчайшие подробности и дошел, наконец, до того, что, закрыв глаза, мог ясно представить себе свою Шарлотту. Но, начав картину со счастливым страхом и радостным волнением, я сразу встретил нежданное и трудноодолимое препятствие: у меня не было натурщицы. То есть они, собственно говоря, были. Я выбрал, как, мне показалось, наибо-лее подходящую из нескольких особ, занимающихся этим делом в Петербурге, и начал усердно работать. Но, Боже мой, как не похожа была эта Анна Ивановна на взлелеянное мною создание, так ясно представлявшееся моим закрытым глазам! Она позировала прекрасно, она не шевели-лась по часу и добросовестно зарабатывала свой рубль, чувствуя большое удовольствие от то-го, что ей можно было стоять на натуре в платье и не обнажать своего тела. - Так хорошо это, в платье позировать! А то другие уж смотрят, смотрят, всю-то глазами обыщут... - сказала она мне со вздохом и легкой краской на лице на первом сеансе. Она сделалась натурщицей всего только месяца два и не могла еще привыкнуть к своему ремеслу. Русские девушки, кажется, и никогда не могут к нему привыкнуть. Я написал ее руки, плечи и стан, но когда принялся за лицо, отчаяние овладело мною. Пух-ленькое молодое лицо, с немного вздернутым носом, добродушными серыми глазками, довер-чиво и довольно жалобно смотревшими из-под совершенно круглых бровей, заслонило мою мечту. Я не мог пересоздать эти неопределенные и мелкие черты в то лицо. Я бился со своей Анной Ивановной три или четыре дня и, наконец, оставил ее в покое. Другой натурщицы не было, и я решился сделать то, чего во всяком случае делать не следовало: писать лицо без натуры, из головы, «от себя», как говорят художники. Я решился на это потому, что видел в голове свою героиню так ясно, как будто бы я видел ее перед собой живою. Но когда началась

Page 20: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

18

работа, кисти полетели в угол. Вместо живого лица у меня вышла какая-то схема. Идее недо-ставало плоти и крови. Я снял холст с мольберта и поставил его в угол лицом к стене. Неудача сильно поразила меня. Помню, что я даже схватил себя за волосы. Мне казалось, что и жить-то не стоит, задумав такую прекрасную картину (а как она была хороша в моем воображении!) и не будучи в со-стоянии написать ее. Я бросился на кровать и с горя и досады старался заснуть. Помню, что, когда я уже забывался, позвонили: почтальон принес письмо от кузины Сони. Она радовалась тому, что я задумал большую и трудную работу, и жалела, что так трудно най-ти натурщицу. «Не пригожусь ли я, когда кончу институт? Подожди полгода, Андрей, - писала она, - я приеду к тебе в Петербург, и ты можешь писать с меня хоть десять Шарлотт Корде... если только во мне есть хоть капля сходства с тою, которая, как ты пишешь, теперь владеет твоею душой». Соня совсем не похожа на Шарлотту. Она неспособна наносить раны. Она любит больше лечить их, и чудесно делает это. И меня бы она вылечила, если бы это было возможно.

III Вечером я вошел к Бессонову. Я вошел к нему, когда он сидел, согнувшись над своим, заваленным книгами, рукописями и вырезками из газет, письменным столом. Рука его быстро ходила по бумаге: он писал очень скоро, без помарок, мелким и ровным кудреватым почерком. Он мельком взглянул на меня и продолжал писать; упорная мысль, видимо, владела им в эту минуту, и он не хотел оторваться от работы, не передав ее бумаге. Я сел на широкий, низкий и очень потертый диван (он спал на нем), стоявший в тени, и минут пять смотрел на него. Его правильный, холодный профиль мне был хорошо знаком: не раз я зачерчивал его в свой альбом, однажды даже написал с него этюд красками. Этого этюда у меня нет: он послал его матери. Но в этот вечер, потому ли, что я уселся в тени, а он был хорошо освещен ярко падавшим на него светом лампы с зеленым стек-лянным абажуром, или потому, что нервы у меня были расстроены, его лицо как-то особенно привлекало мое внимание. Я смотрел на него и разбирал его голову по деталям, исследовал ма-лейшие черты, до сих пор ускользавшие от меня. Его голова была бесспорно головой сильного человека. Может быть, не очень талантливого, но сильного. Четвероугольный череп, почти без изгиба переходивший в широкий и мощный затылок; круто спускавшийся и выпуклый лоб; брови, опущенные на середине и сжимавшие кожу в вертикальную складку, сильные челюсти и тонкие губы - все это казалось мне сегодня чем-то новым. - Что вы на меня так смотрите? - вдруг спросил он, положив перо и оборачиваясь ко мне лицом. - Почему вы узнали? - Я чувствовал. Кажется, это не предрассудок; мне не раз приходилось испытывать подоб-ное... - Я смотрел на ваше лицо как на модель. У вас преоригинальная голова, Сергей Василь-евич. - Право? - сказал он с усмешкою. - Ну и пусть ее. - Нет, серьезно. Вы на кого-то похожи... из знаменитых... - Мошенников или убийц? - спросил он меня, не дав кончить. - Я в Лафатера не верю... Ну, что вы? По лицу вижу, что плохо. Не выходит? - Да, не совсем хорошо. Бросил, совсем бросил... - ответил я отчаянным голосом. - Я так и думал. Что ж, у вас, должно быть, натуры нет? - Нет, нет и нет. Вы знаете, Сергей Васильевич, как я искал. Но все это до такой степени не то, что просто хоть в отчаяние приходи. Особенно эта Анна Ивановна; она меня совсем изму-чила. Она стерла своей плоской физиономией решительно все. Право, даже кажется, что и в голове-то у меня теперь тот образ не так ясен. - А был ясен? - О да, совершенно! Если бы можно было писать с зажмуренными глазами - право, ка-жется, ничего лучшего не нужно. С закрытыми глазами - она здесь, вот она... - и я, должно быть пресмешным образом, зажмурился, потому что Бессонов расхохотался. - Не смейтесь; я серьезно огорчен, - сказал я. Он вдруг оборвал свой смех. - Огорчены, так не буду. Но, право, с вами смех и горе. Не я ли вам говорил: бросьте этот сюжет! - Я и бросил.

Page 21: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

19

- А сколько работы, траты нервной силы, сколько напрасного огорчения теперь! Я знал, что это так выйдет. И не потому, чтобы я предвидел, что вы не найдете модели, а потому, что сюжет-то неподходящий. Надо это в своей крови иметь. Надо быть потомком тех людей, что пережили и Марата, и Шарлотту Корде, и все это время. А вы что? Мягчайший русский интел-лигент, вялый, слабый! Надо быть самому способным на такой поступок. А вы? Можете ли вы, когда нужно, бросить кисть и, выражаясь высоким слогом, взять кинжал? Ведь это для вас не-что вроде путешествия на Юпитер... - Я не раз с вами спорил об этом, Сергей Васильевич, и, кажется, ни мне вас, ни вам меня не убедить. Художник на то и художник, чтобы уметь поставить в себя - вместо своего я - чу-жое. Разве Рафаэлю нужно было быть Богородицей, чтобы написать Мадонну? Ведь это абсурд, Сергей Васильевич. Впрочем, я себе противоречу: я не хочу с вами спорить, а сам начинаю. Он хотел что-то сказать мне, но махнул рукой. - Ну, Бог с вами! - сказал он, встал и начал ходить по комнате из угла в угол, мягко ступая войлочными туфлями. - Не будем спорить. Не будем растравлять мы язвы сердца тайной, как сказал кто-то и где-то. - Кажется, никто и нигде, - А и то может быть. Стихи я обыкновенно перевираю. Для утешения - не приказать ли самоварчик? Пора ведь... Он подошел к двери и громко крикнул, как кричат на ротном ученье: - Чаю! Я не люблю его за эту манеру обращаться с прислугой. Мы долго молчали. Я сидел, отки-нувшись на подушки дивана, а он все ходил и ходил. Казалось, он думал что-то... И наконец, остановившись передо мною, он спросил деловым тоном: - А если бы у вас была натура, вы бы попробовали еще раз? - Еще бы! - уныло проговорил я. - Да где ее возьмешь? Он опять походил немного. - Видите ли, Андрей Николаевич... Есть тут одна... особа... - Если важная, то она не станет позировать. - Нет, не важная, очень не важная. Но очень, очень большое имею я при этом «но». - Да какие тут «но», Сергей Васильевич? Если вы не шутите? - Шучу, шучу, этого нельзя... - Сергей Васильевич... - сказал я умоляющим тоном. - Послушайте, что я вам скажу. Знаете, что я ценю в вас? - начал он, остановившись передо мной. - Мы с вами почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и... развратный (он резко отчеканил это слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю себя виновнее. Я ненавижу себя за то, что не могу быть таким чистым, каким бы я хотел быть... как вы, например. - О каком разврате и о какой чистоте говорите вы? - спросил я. - Я называю вещи их собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой совести; я завидую тому, что у вас есть. Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! - перебил он сам себя злым голосом. - Не будем говорить об этом. - Если нельзя, то хоть объясните, что или кто у меня есть? - спросил я. - Ничего. Никого. Да, впрочем, я скажу: сестра ваша, Софья Михайловна. Ведь она сестра - не очень близкая по родству? - Троюродная, - отвечал я. - Да, троюродная. Она ваша невеста, - сказал он утвердительным голосом. - Вы почему знаете? - воскликнул я. - Знаю. Догадывался сначала, а теперь знаю. Узнал от матери, недавно она мне писала; а она там как-то... Разве в губернском городе не все известно всем? Ведь правда? Невеста? - Ну, положим. - И с детства? Родители решили? - Да, родители решили. Сначала для меня это было шуткой, а теперь я вижу, что так оно, кажется, и будет. Я не хотел, чтобы это сделалось известным кому-нибудь, но не особенно горюю, что это узнали вы. - Я завидую тому, что у вас есть невеста, - тихо сказал он, устремив глаза куда-то вдаль, и глубоко вздохнул. - Не ждал я от вас такой сентиментальности, Сергей Васильевич.

Page 22: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

20

- Да, я завидую тому, что у вас есть невеста, - продолжал он, не слушая меня. - Завидую чи-стоте вашей, вашим надеждам, вашему будущему счастью, нерастраченной нежности и любви, выросшей с детства. Он взял меня за руку, заставил сойти с дивана и подвел к зеркалу. - Посмотрите на меня и на себя, - сказал он. - Ведь что вы? Гиперион перед сатиром козло-ногим. Сатир козлоногий - это я. А ведь я крепче вас; кости шире, и здоровье крепче от приро-ды. А сравните: видите вот это? (он слегка коснулся пальцами начинавших редеть на лбу во-лос). Да, батюшка, все это «жар души, растраченный в пустыне»! Да и какой там жар души! Просто свинство... - Сергей Васильевич, не вернемся ли мы к прежнему? Почему вы отказываетесь познако-мить меня с моделью? - Да потому, что она в этой растрате участие принимала. Я сказал вам: не важная особа, и действительно не важная. На нижней ступеньке человеческой лестницы. Ниже - пропасть, куда она, быть может, скоро и свалится. Пропасть окончательной гибели. Да она и так окончательно погибла... - Я начинаю вас понимать, Сергей Васильевич. - То-то. Видите, какое у меня есть «но»? - Вы можете оставить это «но» при себе. Почему вы считаете долгом меня опекать и обере-гать? - Я сказал, за что я вас люблю. За то, что вы чистый. Не вы один, вы оба. Вы представляете собой такое редкое явление: что-то веющее свежестью, благоухающее. Я завидую вам, но доро-жу тем, что хоть со стороны могу посмотреть. И вы хотите, чтобы я все это испортил? Нет, не ждите. - Что же это такое, наконец, Сергей Васильевич? Мало вы надеетесь на мою, вами откры-тую, чистоту, если боитесь таких ужасных вещей от одного знакомства с этой женщиной. - Слушайте! Я могу вам дать или не дать ее. Я поступаю согласно своему желанию. Я не хочу вам дать ее. Я не даю. Dixi. [Я сказал (лат.)] Теперь он сидел, а я в волнении ходил по ковру. - А вы думаете, что она подходит? - Очень. Впрочем, нет, не очень, - резко оборвал он: - совсем не подходит. Будет о ней. Я просил его, сердился, представлял всю нелепость взятой им на себя задачи охранять мою нравственность, и ничего не добился. Он решительно отказал мне, и в заключение сказал: - Я никогда не говорил два раза «dixi». - С чем вас и поздравляю, - ответил я ему с досадой. Мы поговорили за чаем о каких-то пустяках и разошлись.

IV Я целых две недели ничего не делал. Ходил только в академию писать свою программу на ужаснейшую библейскую тему: обращение жены Лота в соляной столб. Все у меня уже было готово - и Лот и домочадцы его, но столба придумать я никак не мог. Сделать что-нибудь вроде могильного памятника или просто статую Лотовой супруги из каменной соли? Жизнь шла вяло. Получил два письма от Сони. Получил, прочел ее милую болтовню об институтских порядках, о том, что она читает потихоньку от аргусовских очей классных дам, и присоединил к пачке прежних писем, обвязанных розовой ленточкой. Я завел эту ленточку еще лет пятнадцати и до сих пор не мог решиться выбросить ее. Да и зачем было выбрасывать? Кому она мешала? Но что сказал бы Бессонов, увидя это доказательство моей сентименталь-ности? Умилился бы еще раз перед моей «чистотой» или начал бы издеваться? Однако он не на шутку огорчил меня. Что делать? Бросить картину или опять искать натуру? Неожиданный случай помог мне. Однажды, когда я лежал на диване с каким-то глупым переводным французским романом и долежался до головной боли и отупения от разных мор-гов, полицейских сыщиков и воскресений людей, которых смерти хватило бы на двадцать чело-век, отворилась дверь и вошел Гельфрейх. Представьте себе тощие, кривые ножки, огромное туловище, задавленное двумя горбами, длинные, худые руки, высоко вздернутые плечи, как будто выражающие вечное сомнение, молодое бледное, слегка опухшее, но миловидное лицо на откинутой назад голове. Он был художник. Любители очень хорошо знают его картинки, писанные по большей части на один и тот же, слегка измененный сюжет. Его герои - кошки; были у него коты спящие, коты с птич-ками, коты, выгибающие спину; даже пьяного кота с веселыми глазами за бокалом вина изобра-зил однажды Гельфрейх. В котах он дошел до возможного совершенства, но больше ни за что

Page 23: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

21

не брался. Если в картинке, кроме кошек, были еще какие-нибудь аксессуары - зелень, откуда должны были выглядывать розовый носик и золотистые глазки с узкими зрачками, какая-ни-будь драпировка, корзинка, в которой поместилось целое семейство котят с огромными прозра-чными ушами, - то он обращался ко мне. Он и на этот раз вошел с чем-то завернутым в синюю бумагу. Протянув мне свою белую и костлявую руку, он положил сверток на стол и стал раз-вязывать его. - Опять кот? - спросил я. - Опять... Нужно, видишь ли, тут коврик немножко... а на другом кусок дивана... Он развернул бумагу и показал мне две небольшие, в пол-аршина, картинки; фигурки ко-шек были совсем окончены, но были написаны на фоне из белого полотна. - Или не диван, так что-нибудь... Ты сочини уж. Надоело мне. - Скоро ты бросишь этих котов, Семен Иваныч? - Да нужно бы бросить, мешают они мне, очень мешают. Да что же ты поделаешь? Деньги! Ведь вот этакая дрянь - двести рублей. И он, расставив тонкие ноги, пожал своими и так уже вечно сжатыми плечами и развел руками, как будто хотел выразить изумление, как такая дрянь может находить себе покупателя. Своими кошками oн в два года добился известности. Ни прежде, ни после (разве только на од-ной картинке покойного Гуна) я не видал такого мастерства в изображении котов всевозмож-ных возрастов, мастей и положений. Но обратив на них свое исключительное внимание, Гель-фрейх забросил все остальное. - Деньги, деньги... - задумчиво повторял он. - И на что мне, горбатому черту, столько де-нег? А между тем я чувствую, что приняться за настоящую работу мне становится все труднее и труднее. Я завидую тебе, Андрей. Я два года, кроме этих тварей, ничего не пишу... Конечно, я очень люблю их, особенно живых. Но я чувствую, как меня засасывает все глубже и глубже... А ведь я талантливее тебя, Андрей, как ты думаешь? - спросил он меня добродушным и деликат-ным тоном. - Я не думаю, - ответил я, улыбнувшись, - а уверен в этом. - Что твоя Шарлотта? Я махнул рукой. - Плохо? - спросил он. - Покажи... И видя, что я, не сходя с места, сделал отрицательное движение головой, он сам пошел рыться в куче старых холстов, поставленных в углу. Потом надел на лампу рефлектор, поста-вил мою неоконченную картину на мольберт и осветил ее. Он долго молчал. - Я понимаю тебя, - сказал он. - Тут может выйти хорошее. Только все-таки это Анна Ива-новна. Знаешь, зачем я пришел к тебе? Пойдем со мной. - Куда? - Куда-нибудь. На улицу. Тоска, Андрей. Боюсь, как бы опять не впасть в грех. - Ну вот еще, вздор! - Нет, не вздор. Чувствую, как что-то уже сосет здесь (он показал «под ложечку»). «Я б хотел забыться и заснуть», - неожиданно пропел он жиденьким тенорком. - Я и пришел к тебе, чтобы не быть одному, а то ведь начнешь - на две недели затянется. Потом болезнь. Да, наконец, и вредно это очень... при таком торсе. Он повернулся два раза на каблуках, чтобы показать мне оба свои горба. - Знаешь что? - предложил я: - Переезжай ко мне. Я удержу тебя. - Это бы хорошо было. Я подумаю. А теперь пойдем. Я оделся, и мы вышли. Мы долго блуждали по петербургской слякоти. Была осень. Дул сильный ветер с моря. Поднималась кода. Мы побывали на дворцовой набережной. Разъяренная река пенилась и охле-стывала волнами гранитные парапеты набережной. Из черной пропасти, в которой исчезал дру-гой берег, иногда блестела молния, и спустя четверть минуты раздавался тяжелый удар: в кре-пости палили из пушек. Вода прибывала. - Я хотел бы, чтобы она еще поднялась. Я не видел наводнения, а это ведь интересно, — сказал Гельфрейх. Мы долго сидели на набережной, молча вглядываясь в бушующий мрак. - Она больше не прибудет, - сказал, наконец, Гельфрейх. - Ветер, кажется, стихает. Мне жаль! Я не видел наводнения... Пойдем. - Куда? - Куда глаза глядят... Пойдем со мной. Я сведу тебя в одно место. Меня пугает эта природа с ее чепухой. Бог с ней! Лучше посмотрим человеческую чепуху. - Где же это, Сенечка?

Page 24: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

22

- Да уж я знаю... Извозчик! - закричал он. Мы сели и поехали. На Фонтанке, протиз деревянных, изукрашенных резьбой и пестро расписанных масляной краской ворот Гельфрейх остановил извозчика. Мы прошли через грязный двор, между двумя длинными двухэтажными корпусами ста-ринной постройки. Два сильных рефлектора кидали нам в лицо потоки яркого света; они были повешены по сторонам крыльца, старинного, но тоже обильно украшенного пестрою деревян-ною резьбою в так называемом русском вкусе. Впереди нас и сзади нас шли люди, направляв-шиеся туда же, куда и мы, - мужчины в меховых пальто, женщины в длинных дипломатах и пальмерстонах из претендующей на роскошь материи: шелковые цветы по цлисовому полю, с боа на шеях и в белых шелковых платках на головах; все это входило в подъезд и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, раздевалось, обнаруживая по большей части жалко-роскош-ные туалеты, где шелк заменяла наполовину бумага, золото - бронза, бриллианты – шлифован-ное стекло, а свежесть лица и блеск глаз - цинковые белила, кармин и тердесьен. Мы взяли в кассе билеты и вступили в целую анфиладу комнат, уставленных маленькими столиками. Душный воздух, пропитанный какими-то странными испарениями, охватил меня. Табачный дым, вместе с запахом пива и дешевой помады, носился в воздухе. Толпа шумела. Иные бесцельно бродили, иные сидели за бутылками у столиков; тут были мужчины и женщи-ны, и странно было выражение их лиц. Все притворялись веселыми и говорили о чем-то: о чем - Бог весть! Мы подсели к одному из столиков. Гельфрейх спросил чаю. Я мешал его ло-жечкой и слушал, как рядом со мною низенькая, полная брюнетка, с цыганским типом лица, медленно и с достоинством, с сильным немецким акцентом и с каким-то оттенком гордости в голосе, отвечала своему кавалеру на его вопрос, часто ли она здесь бывает: - Я бываю здесь один раз в неделю. Я не могу часто бывать, потому что нужно в другое место. Вот как: третий день я была в Немецком клубе, вчера в Орфеуме, сегодня здесь, завтра в Большой театр, послезавтра в Приказчичий, потом в оперетту, потом Шато-де-флер... Да, я каждый день где-нибудь бываю: так и проходит die ganze Woche [Вся неделя (нем.)]. И она гордо посмотрела на своего собеседника, который даже съежился, услышав столь пышную программу удовольствий. Это был белобрысый человек лет двадцати пяти, с узким лбом, с нависшею на него гривкою, с бронзового цепочкой. Он вздохнул, робко глядя на свою великолепную даму. Увы, где ему, скромному апраксинскому приказчику, преследовать ее изо дня в день по клубам и кафе-шантаиам? Мы встали и пошли бродить по комнатам. В конце анфилады их широкая дверь вела в зал, назначенный для танцев. Желтые шелковые занавески на окнах и расписанный потолок, ряды венских стульев по стенам, в углу залы большая белая ниша в форме раковины, где сидел оркестр из пятнадцати человек. Женщины, по большей части обнявшись, парами ходили по зале; мужчины сидели по стенам и наблюдали их. Музыканты настраивали инструменты. Лицо первой скрипки показалось мне немного знакомым. - Вы ли это, Федор Карлович? - спросил я, трогая его за плечо. Федор Карлович обернулся ко мне. Боже мой, как он обрюзг, опух и поседел! - Да, я - Федор Карлович, и что же вам угодно? - А помните, в гимназии?.. Вы приходили со скрипкой на уроки танцев. - А! Я и теперь сижу там, на табуреточке, в углу залы. Я помню вас... Вы вальсировали очень ловко... - Давно вы здесь? - Вот третий год. - Вы помните, как один раз вы пришли рано и в пустой зале сыграли элегию Эрнста? Я слышал. Музыкант блеснул своими заплывшими глазами. - Вы слышали? Вы слушали? Я думал, что меня никто не слышит. Да, я иногда играл... Теперь не могу. Теперь здесь; на масленой, на Пасхе - день в балаганах, вечер здесь... (Он по-молчал.) У меня четыре сына и одна дочь, - промолвил он тихо. - И один мальчик в этом году кончает Annen-Schule и поступает в университет... Я не могу играть элегии Эрнста. Капельмейстер взмахнул смычком несколько раз; оглушительно дернул тощий и громкий оркестр какую-то польку. Капельмейстер, помахав такта три-четыре, сам присоединил свою визгливую скрипку к общему хору. Пары завертелись, оркестр гремел. - Пойдем, Сеня, - сказал я. - Тоска... Поедем домой, напьемся чаю и поболтаем о хорошем. - О хорошем? - спросил он с улыбкою. - Ну ладно, поедем. Мы стали проталкиваться к выходу. Вдруг Гельфрейх остановился.

Page 25: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

23

- Смотри, - сказал он: - Бессонов... Я оглянулся и увидел Бессонова. Он сидел за мраморным столиком, на котором стояла бутылка вина, рюмки и еще что-то такое. Низко нагнувшись, с блестящими глазами, он ожив-ленно шептал что-то сидевшей за тем же столом женщине в черном шелковом платье, лица которой нам не было видно. Я заметил только ее стройную фигуру, тонкие руки и шею и черные волосы, гладко зачесанные с затылка вверх. - Благодари судьбу, - сказал мне Гельфрейх. - Ты знаешь ли, кто эта особа? Радуйся, это она, твоя Шарлотта Корде. - Она? Здесь?

Продолжение следует

Вс. Гаршин.

Пасха в Петербурге

Гиацинтами пахло в столовой, Ветчиной, куличом и мадерой, Пахло вешнею Пасхой Христовой, Православною русскою верой.

Пахло солнцем, оконною краской И лимоном от женского тела, Вдохновенно-веселою Пасхой, Что вокруг колокольно гудела.

И у памятника Николая Перед самой Большою Морскою, Где была из торцов мостовая, Просмоленною пахло доскою.

Из-за вымытых к празднику стекол, Из-за рам без песка и без ваты Город топал, трезвонил и цокал, Целовался, восторгом объятый.

Было сладко для чрева и духа Юность мчалась, цветы приколовши. А у старцев, хотя было сухо, Шубы, вата в ушах и галоши...

Поэтичность религии, где ты? Где поэзии религиозность? Все «бездельные» песни пропеты, «Деловая» отныне серьезность...

Пусть нелепо, смешно, глуповато Было в годы мои молодые, Но зато было сердце объято Тем, что свойственно только России!

И.Северянин.

Крестный ход Праведному государю, царю

Федору Иоанновичу, посвящается.

Пусть Родина больна и сломлена врагами, Но ангелы поют, я верю, неспроста Про блеск злачёных риз, расшитых жемчугами, Про блеск счастливых глаз, вселяющих Христа...

В Москву пришла весна, и Пасха гонит будни. И к праздничной гульбе готовится народ. И в полночь - не до сна, когда, подняв хоругви, Выходит из Кремля великий крестный ход.

И тают «легче льдин» сословные барьеры: Боярин и холоп, трактирщик и монах, - Все вместе - как один ковчег Христовой веры, Где мудрый капитан -Святейший Патриарх.

Над всеми дух парит - высокий и покорный. И небо - словно храм со звёздным алтарём. ...Архангел Михаил и Спас нерукотворный Торжественно плывут над праведным царём...

«Зачем, надёжа-царь, так рьяно бьёшь поклоны? Зачем в себе таишь ристалище постов», – Ворчали меж собой завистливо вороны, Дивясь на голубей, взлетающих с крестов.

...И дует от реки такой весенний ветер, Румянцем подводя красу девичьих щёк. И ...воскресаю я в шестнадцатом столетьи. И пью за славный век. И хочется ещё!

Сергей Гора. (Россия) США.

Талантом собеседника отличается не тот, кто охотно

говорит сам, а тот, с кем охотно говорят другие; если после беседы с вами человек доволен собой и своим остроумием, значит, он вполне доволен и вами. Люди хотят не восхи-щаться, а нравиться. Жан де Лабрюйер.

Page 26: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

24

7. «Троические векторы академика Раушенбаха».

Каждому из нас на своем месте нужно изыскивать возможности служения России и ее святыням, среди которых - и русский язык.

Елена Галимова, профессор ПГУ, г. Архангельск

Да и как подумаешь, что преподавание детям Закона Божия, это живое трепетное дело, попадет в руки наших ставших притчей во язы-цех чиновников - оторопь берет. Предлагаю посмотреть на эту пробле-му по-иному: а что, собственно, мешает учителю, считающему себя православным человеком (вне зависимости от преподаваемой им дис-циплины), превратить каждый свой урок в урок Закона Божия, то есть

в проповедь Христа? И разве не к ним, в первую голову, обращены слова святого апостола Павла: «Горе мне, если не благовествую!» (1 Кор. 9, 16). Предвижу возражения: ну, с литерату-рой и историей, скажем, более или менее понятно, там это проще, а как быть с той же матема-тикой или уроком труда? Нередко приходилось отвечать на подобные вопросы в различных аудиториях, отвечу и сейчас. Но вначале поясню концептуальный подход к рассматриваемой проблеме, который ви-дится в следующем: задача учителя в этой ситуации заключается вовсе не в передаче своим подопечным некоей суммы конкретных знаний в области богословия. Для этого, помимо фор-мального разрешения, необходимо еще и специальное образование. Именно на этом поприще, как нигде, чрезвычайно актуален принцип - не навреди. Куда важнее заронить интерес к вере, к личности Христа. То, что в православном лексиконе именуется ревностью о Боге. Если появит-ся ревность, возникнет и интерес. А интерес, как известно, рождает тягу к знаниям. Поверьте, найдут дорожки к вере сами, потому как, по слову Спасителя, начнут искать (Лк. 11,9). Только бы сверкнула та первая искорка, только бы затронуло детское сердечко наше слово: свежее, доброе, неравнодушное. Но прежде это должно случиться с самим преподавателем. Что касается словесности и истории, то здесь не только не проще, а как раз наоборот. По-тому как именно здесь потребуется серьезнейшая работа - настолько все оболгано и искажено. А ведь эти дисциплины и в самом деле напрямую связаны с духовным возрастанием личности. По всем предметам можно найти материал, который заинтересует детей и приблизит их к Богу. Почему бы, например, учителю математики не поведать своим чадам о великом русском ученом Иване Панине, умершем в 1942 году в эмиграции, о его своеобразном научном подвиге, не имеющем аналога? Подвергнув Священное Писание математическому анализу, он пришел к поразительным результатам. Как оказалось, в библейских текстах заложены математические за-кономерности, доказывающие, что самостоятельно человек не мог их создать. Не следует забы-вать, что Библию творили, с перерывом в 400 лет между Ветхим и Новым Заветом, 1600 лет! Так вот, согласно этим числовым закономерностям, в ней невозможно не то что переставить слово, но даже изъять или добавить букву. Результатом беспрецедентного труда ученого стал неизбежный вывод о том, что эти закономерности мог спланировать только бесконечно могу-щественный и мудрый Объект, именуемый в Церкви Богом. А академик Борис Раушенбах, который известен ныне не только как великий ученый, раз-работавший теорию космических траекторий, лежащую в основе всех расчетов при запусках спутников, но и как неповторимый богослов. Рассуждая о тайне Пресвятой Троицы, он апелли-рует к понятию трехмерного вектора: его проекции на оси координат имеют независимое суще-ствование, но оно берет свое начало в едином пространственном векторе. И почему бы учителю физики не привести слова высочайшего авторитета в этой науке, создателя теории относительности и лауреата Нобелевской премии Альберта Эйнштейна: «Я верю в Бога как в Личность и по совести могу сказать, что ни одной минуты моей жизни я не был атеистом». На вопрос же об историчности существования Христа великий ученый, как известно, ответил: «Бесспорно! Нельзя читать Евангелие, не чувствуя действительного присут-ствия Иисуса. Его Личность пульсирует в каждом слове... Правда, я иудей, но лучезарный опыт Иисуса Назорея произвел на меня потрясающее впечатление. Никто так не выражался, как Он.

Page 27: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

25

Действительно, есть только одно место на земле, где мы не видим тени, и эта Личность - Иисус Христос. В Нем Бог открылся нам в самом ясном и понятном образе. Его я почитаю». К слову, много интересного можно почерпнуть в замечательной книге «Непознанный мир веры», подготовленной и изданной Сретенским монастырем в Москве. Так, на уроках биологии можно было бы привести проникновенные слова замечательного микробиолога и химика Луи Пастера, свидетельствующие о его удивительном понимании веры: «Я мыслил и изучал. Пото-му и стал верующим, подобно бретонскому крестьянину. А если бы я еще более размышлял и занимался науками, то сделался бы таким верующим, как бретонская крестьянка». Горячо любимый автором святитель Лука (Войно-Ясенецкий), выдающийся богослов и профессор, хирург с мировым именем, лауреат Сталинской премии, архиепископ Симферо-польский и Крымский в знаменитом трактате «Наука и религия» приводит любопытное иссле-дование профессора Деннерта. Ученый пересмотрел взгляды 262 известных естествоиспыта-телей, включая великих ученых этой категории, и пришел к выводу, что лишь 2 % из них были люди нерелигиозные, 6% - равнодушные к вере и 92% (!) - горячо верующие. А что мешает учителю химии передать своим питомцам слова знаменитого Бойля: «Сопоставленные с Библи-ей все человеческие книги, даже самые лучшие, являются, только планетами, заимствующими весь свой свет и сияние от солнца». Между тем среди верующих христиан святитель Лука называет великих Фарадея, Ома, Кулона, Ампера, Вольта, Паскаля, «имена которых увековечены в физике как нарицательные для обозначения известных физических понятий». Почему бы на уроках астрономии, рассказывая о великом Галилее, не поведать и о том, как он некогда начертал своей рукою: «Священное Писание не может ни в коем случае ни говорить зла, ни ошибаться - изречения его абсолютно и непреложно истинны». Не забыв упомянуть, что и знаменитый Кеплер некогда заключил свой труд по астрономии молитвой, в которой возбла-годарил Бога, открывшего ему величие природы. И если так уж невозможно обойти дарвинскую трактовку теории эволюции, то уместно привести такие его откровения, как: «Я никогда не был атеистом в смысле отрицания Творца»; или же: «В первую клетку жизнь должна была быть вдохнута Творцом». Святитель Лука в вы-шеупомянутом трактате приводит немало интересных фактов, которых просто не принято ожи-дать от многих ученых. О том же Дарвине он пишет, что, когда естествоиспытатель Уолес по-сетил ученого, ему пришлось ждать приема, так как сын хозяина сказал: «Теперь мой папа молится». Как же это не соответствует привычным представлениям, изложенным во множестве школьных учебников, в которых отец теории эволюции представляется чуть не большевиком с солидным партийным стажем - ну разве что не участвовал в штурме Зимнего дворца в октябре семнадцатого. Между тем до конца своих дней великий ученый оставался в числе членов и по-жертвователей христианской миссии на Огненной земле. Такие вот «альтернативные» биоло-гия, физика, химия, астрономия, математика и история... А разве не интересен тот факт, что в последние годы своей жизни Гоголь, как явствует из «Выбранных мест переписки с друзьями», задумал написать книгу для юношества по геогра-фии России. Замысел ее, по слову писателя, таков: «Нам нужно живое, а не мертвое изображе-нье России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России еще в то первоначальное время его жизни, когда он отдается во власть гувернеров-иностранцев... В успехе ее я надеюсь не столько на свои силы, сколько на любовь к России, слава Богу, беспрестанно во мне увеличивающуюся, на споспешество всех истинно знающих ее людей, которым дорога ее будущая участь и воспита-нье собственных детей, а пуще всего на милость и помощь Божью, без которой ничто не совер-шится...» Для писателя чрезвычайно важно - «...чтоб слышна была связь человека с той почвой, на которой он родился». Вот вам и география! Что же касается упомянутого в начале главы урока по труду, ныне именуемого техноло-гией, можно предложить ребятам воссоздать в миниатюре быт жителя одной из окраин Римс-кой империи начала первого тысячелетия от Рождества Христова (которое по привычке мы продолжаем стыдливо именовать нашей эрой): сделать мебель, домашнюю утварь, ткани, одеж-ду, сам дом, сад. Поверьте, это интересно даже взрослым - да за таким учителем труда дети ходили бы по пятам! На записку же, полученную мною некогда от учителя физкультуры («Закон Божий на уроке технологии понятно, на уроке математики, физики, ботаники тоже понятно, но никакого намека на урок физической культуры?!»), могу ответить, лишь сослав-шись на слова святого апостола Павла: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас

Page 28: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

26

Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. По-сему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божий» (1 Кор. 6,19-20). Не зря поучают Святые Отцы: верующему в Бога все содействует ко благу. Каждый - без исключения - урок может и должен стать благовестием о Христе, отблеском Закона Божия. И если по сию пору такие элементы в нашей школьной педагогике все еще величайшая редкость, то причина, как мне кажется, в нашей традиционной инертности - все ждем указаний «оттуда». И еще, возможно, в отсутствии определенной степени мужества в исповедании своей веры, без чего истинного христианина просто не может быть. Как важно бывает откровенно признаться себе самому, заслуженному и умудренному года-ми и опытом, вторя Сократу: а ведь и в самом деле - ничего не знаю. А вслед за этим немало потрудиться: все пересмотреть, перекроить, сломать - в первую голову, в себе самом. Ей Богу, давно пора перестать жаловаться на всех и вся: на власти, на начальство, на ближних и даль-них. Призыв Господа Иисуса Христа, обращенный ко всем нам сквозь тысячелетия: «Жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9, 37), - актуален и ныне, как был актуален во все времена. А еще вослед святому Апостолу будем постепенно научаться совершенно невероятному - всегда радоваться (1 Фес. 5, 16)! Как это замечательно сказано у Гоголя, помните? В пророчес-ких словах из «Выбранных мест» спасение души так естественно произрастает из любви к Отчизне: «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что Вы русский. Если только возлюбит рус-ский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви ведет сам Бог... Но не полю-бивши Россию, не полюбить нам братьев своих, а не полюбивши братьев своих, не возгореться нам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись Вам».

В.Д. ИРЗАБЕКОВ.

В Е С Е Н Н Е Е

Чист небосвод, сочнее светотени, Стройнее угловатых яблонь стать, И на ветвях такое белопенье, Что хочется скворцом защебетать.

Как хорошо болтать о всяком вздоре, Смеяться, петь, смотреть девицам вслед. И кажется, что нет ни бед, ни хворей, И верится, что смерти больше нет.

(Латвия). США. Борис Юдин.

К У П О Л А

Голубое небо, голубое, С кружевами белых облаков. Чувство вызывает неземное Яркость златоглавых куполов. Солнце разыгралось в позолоте, Блеск такой, что не поднять очей. Так иконы в храмовом киоте Ризами сверкают от свечей. С высоты веками созерцают, Словно наставляют нас, людей; Что смотреть, как вороны взлетают, Если в небе стая голубей.

Любовь КУТКОВАЯ. «Светлая Лира». Украина, Горловка

Этим вечером синим

Над твоей головой В беспокойной России Будет тишь и покой,

Чтобы ты не болела, И спокойно спала, Есть у ангела белых Два прекрасных крыла.

Все тревоги-печали, Станут прожитым днем. И не будет отчаянья Больше в доме твоем,

Будет ангел тихонько Песню петь вечерком, И касаться легонько До постели крылом.

Будет утро. Как прежде Ты нальешь себе чай, И набросив одежду, Побежишь на трамвай.

И про все позабудешь, Но замрешь в тупике, И перо обнаружишь У себя на руке.

А.С. Капусткин. г.Владимир, Россия.

Page 29: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

27

Можно не пересказывать достаточно известной биографии

Никитина. Тяжёлый, неудачливый ход его рано прерванной жизни ясен из перечисления основных факторов. Серый круг мелкого про-винциального мещанства, семинарское образование и несбывшиеся мечты об университете, вместо которого пришлось стать за лавоч-ную стойку и отпускать овёс извозчикам на постоялом дворе, упое-ние Шекспиром и сладость первых поэтических опытов среди грязи и копеечных расчётов, бок о бок с опустившимся алкоголиком–отцом; затем, поддержка со стороны нескольких интеллигентных местных деятелей, удачное выступление в печати, сознание своего призвания, первый литературный заработок и как венец желаний - собственный книжный магазин в Воронеже. Тут не выдерживает

давно надорванное здоровье, и на 37-ом году «о жизни покончен вопрос» для нашего поэта, не успевшего ни разу спокойно, без помехи отдаться ни своему развитию, ни поэтической дея-тельности, ни простому отдыху, не говоря уже о любви и о семейной жизни. Зато Никитин за всю жизнь не успел, вернее, не умел упасть духом или пожаловаться на свою участь. В этой личности чувствуется своеобразный закал, какая-то оседлая, почвенная внутренняя культура и выдержка. Никитин - один из самых цельных и мужественных русских людей. «Это была нату-ра преимущественно мужская, а не женственная, пассивная», говорит о нём его биограф. И эта мужественная, здравомысленная, слегка пессимистическая складка, придающая всей жизни Никитина характер какого-то стоицизма и подвижничества, присуща как его наружности, так и другому, ещё более точному «зеркалу души» - поэзии воронежского почвенника. Гюйо в своём сочинении «Искусство с социологической зрения» различие между субъек-тивною и объективною художественными натурами сводит к различию силы социологической симпатии в личности художников: субъективный писатель отзывчив на небольшой круг окру-жающих его явлений, сообразно своему кругу и социальному чувству, объективный же охваты-вает умом и сердцем широкий круг жизненных процессов, самых разнообразных. Никитин при-надлежит к числу субъективных, в этом смысле, художественных натур. Поэтому его произве-дения имеют личный, лирический склад; его эпос - «лирический эпос»; два самых крупных произведения его в этом жанре - «Кулак» и «Дневник семинариста» носят к тому же характер автобиографический. «Кулак» - поэма исключительно бытового склада. Приятели из кружка Второва сильно хлопотали о том, чтобы Никитин шёл по стопам Островского, только что воз-высившегося тогда комедией «Свои люди - сочтёмся». Поэтому Никитин стремился не к разно-образию и широте действия, а только к бытовому реализму. Его герой - мелкий мещанин Лукич; среда - городская, мещанская или мелко-купеческая; действия - беличья суетня трёх главных персонажей (Лукича, его жены и дочери Саши) в кругу частно-семейных отношений, преимущественно ссор и раздоров. Лукич страдает запоем (как Савва Никитин), тиранит до-машних, но он не зол. Жена характеризует его словами:

Все осуждать его не надо Вот и берёт его досада... Известно - стар, кругом нужда, Он ничего... ведь он не зол: На рынке хлопоты всегда, На час вспылит, и гнев прошёл.

Его наружность:

Сюртук до пят, в плечах просторен. Угрюмо супясь. Лоб широкий Картуз в пыли - ни рыж, ни черен. Изрыт морщинами глубоко, Спокоен строгий, хитрый взгляд. И темен волос, но седа Густые брови вниз висят, Подстриженная борода.

Дочь любит столяра, но Лукич честолюбив, а столяр “всем хорош, да голь большая”; Лукич же наметил для Саши богатого жениха. Поэт немедленно заступается за своего Лукича, по-своему желающего дочери добра, и говорит читателю:

Page 30: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

28

... Пусть, как мученик, скозь пламень Корою грубою закрытый, Прошёл ты, полный чистоты - Быть может, в грязной нищете Остановись, поднявши камень Добра зародыш неразвитый На жертву зла и нищеты. Горит, как свечка в темноте!

И рисует дикое, грубое, жалкое детство Лукича и всю его безрадостную жизнь, до появ-ления его на рынке в качестве кулака-перекупщика всякой дряни и посредника - фактора. Поэт кончает свою поэму лирическим возгласом по адресу всех российских Лукичей: Вас много! Тысячи кругом, \ Как ты, погибли под ярмом \ Нужды, невежества, разврата!» ...и уже обращаясь ко всем читателям, ко всей России, с тоскою спрашивает:

«Придёт ли, наконец, пора, И принесут сторичный плод; Когда блеснут лучи рассвета; Когда минет проказа века, Когда зародыши добра И воцарится честный труд, На почве, солнцем разогретой, Когда увидим человека - Взойдут, созреют в свой черёд Добра божественный сосуд ?..»

Социальное значение «Кулака» очевидно - поэт пробуждает интерес к городскому проле-тариату и мастерски разбирается в экономической основе его умственных и нравственных недостатков; Никитин обрабатывает основной тип поэмы с проницательностью, соединённою с гуманным сочувствием, этим первым условием истинно–художественного созерцания. В то время, когда писалась поэма, литература интересовалась более мужиком–бедняком, чем город-ским пролетарием. С этой точки зрения «Кулак» является новинкою сенсационною и предте-чею «Нравов Растеряевской улицы» Глеба Успенского. Эстетическое значение поэмы, однако, значительно ниже её значения социального. Фигура Лукича описана превосходно, это правда, - но и только она одна. Весь бытовой фон поэмы верен, но улёгся бы гораздо лучше в прозу, в которую поминутно проваливается суховатый и бледноватый стих поэмы. «Дневник семинариста» можно охарактеризовать двумя словами. Это - записка автобиографического характера в манере «Очерков бурсы» Помяловского, которые, впрочем, не могли быть известны Никитину, ибо вышли в 1862 году, позже «Днев-ника семинариста». Много тёплого говорит Никитин о товарище своём Яблочкине, мечтавшем об университете, но преждевременно скончавшемся. Дневник ведётся от имени сына бедного деревенского священника и кончается грустным эпизодом. В ответ на речь об университете отец говорит сыну только: «Видишь? - и указывает на обнаженные поля и пустое гумно... Настроения никитинской чистой лирики (в смысле негражданской) могут быть подразде-лены на: 1) созерцание природы; 2) морально–философские думы; 3) любовные излияния. Таков порядок никитинских настроений и по числу отражающих их стихотворений: больше всего Никитин интересовался природой, затем морально-философскими (отчасти флософско–религиозными думами) и только на третьем плане - женщинами. Природа, которою вдохновляется поэт, - русская природа степной полосы. Никитин любит контрасты зимнего оцепенения и весеннего пробуждения этой природы. В стихотворении «Весна на степи» (1849) он спрашивает степь, где тот весенний ветерок, который -

Освежает твою \ Грудь открытую?

...и сетует на зимний мертвенный сон:

А теперь лежишь Тишина вокруг, Мертвецом нагим; Как на кладбище.

В отрывке «Поездка на хутор» (1859 г.) Никитин даёт великолепное описание лета в степи, которое приводится здесь целиком:

По всей степи - ковыль, по краям - все туман. Словно речи ведут, как их жизнь коротка, Далеко, далеко от кургана курган. Коротка да без слёз, от забот далека. Облака в синиве белым стадом плывут, Вот и речка... не верь! то под жгучим лучом Журавли в облаках перекличку ведут. Отливается тонкий ковыль серебром. Не видать ни души. Тонет в золоте день, Высоко, высоко в небе точка дрожит, Пробежать по траве ветру сонному лень. Колокольчик весёлый над степью звенит. А цветы-то, цветы! Как живые стоят, В ковыле гудовень - и поют, и жужжат, Улыбаются; глазки на солнце глядят, - Раздаются свистки, молоточки стучат.

Page 31: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

29

Средь дорожки глухой пыль столбом поднялась, Закружилась, в широкую степь понеслась... На все стороны путь: ни лесочка, ни гор. Необъятная гладь! Неоглядный простор!

«Дрожащая в небе точка» (жаворонка или далёкого ястреба), серебристый ковыль, похо-жий на воду, «гудовень» насекомых, дорожная пыль столбом... какие это всё мастерские штри-хи, как метко задевают они зрительные, слуховые ощущения, сливающиеся в одном эстетичес-ком чувстве степной красоты. Во всяком случае, природа даёт поэту оптимизм. Конец стихо-творения «Поэту» (1853) гласит:

Пойми живой язык природы, \ И скажешь ты: прекрасен мир!

Оптимистически-философское чувство близко к религиозному экстазу и незаметно пере-ходит в последний. Философская дума поэта граничит с его молитвою - пантеистического склада, как у большинства истиных лириков. Пантеистическое чувство Никитина непосред-ственно и наивно, как у ребёнка; недаром он в грациозной идилии «Лесник и его внук» (1854) с большим сочувствием описывает пантеизм мечтательного ребёнка, возбуждённо повеству-ющего «деду»:

Вдруг зашумели берёзы, орешник, и лепет, и говор По лесу всюду пошёл, словно гости пришли на беседу,

...причём мягко и ласково звучит рационалистическое возражение деда:

Ох ты кудрявый шалун, наяву начинаешь ты грезить! Ветер в лесу зашумел, - у него это чудо большое!...

Вообще, Никитин довольно редко возносится в высоты мистического экстаза. Его фило-софские думы чаще всего ограничиваются областью морали. Мораль эта носит ярко выра-женный стоический характер. В стихотворении Н.Д. (1849) он проповедует культ страдания, очищающего сердце человеческое:

И если бы от самой колыбели Как человек, своей высокой цели Страдание досталося тебе, - Не забывай в мучительной борьбе.

Стоицизм у Никитина берёт верх над унынием. Никитин не умеет плакать в минуты тоски: он сердится. Любопытно сравнить элегический «Дуб» Мерзлякова («Среди долины ровныя») и байронический «Дуб» Никитина (1850); финальный куплет этого стихотворения гласит:

Не знает он свежей прохлады, И только - последней отрады - Не видит небесной росы, Губительной жаждет грозы!

В стоическом стихотворении «Тайное горе» (1850) скрытный поэт воспевает «молчаливое горе» и «гордое горе»:

Участье - жалкая отрада. К чему колени преклонять? Свободным легче умирать.

Легче ли жить, будучи «свободным индивидуалистом», в это наш русский стоик не вника-ет: он боится смерти. Одно из предсмертных, очень известное стихотворение Никитина (1860): «Вырыта заступом яма глубокая» - могучий, заключительный аккорд, достойный всей стоичес-кой морально-философской лирики поэта. Как герой стихотворения «Портной», поэт роет себе могилу ещё заживо, но только в воображении, и в последний раз прощается с природой и любимыми своими птицами:

Гостья погоста, певунья залетная, В воздухе синем на воле купается,

Звонкая песнь серебром рассыпается.

К людям же обращается с гордыми и отчасти брезгливыми словами:

Тише! О жизни покончен вопрос! Больше не нужно ни песен, ни слёз!

Page 32: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

30

...причём в этих же словах слышится и моральная строгость к самому себе (не нужно «песен») и великое благоговение к божественной силе рока, ставящей пределы человеческому существованию. Если никитинская лирика созерцаний природных и мораьно-философских дум и грёз высоко-художественна и прекрасна, то чисто-любовная лирика Никитина слаба и мало инте-ресна. Поэт слишком много рассуждает и слишком мало чувствует наедине с женщиной. В сти-хотворении «Не повторяй холодной укоризны» (1853) он представляет любовь с одной соци-альной её стороны и жалуется... на свою бедность. Никитину свойствен своеобразный тон лю-бовной лирики: вздохи бобыля по невозможному для него семейному счастью. В стихотворе-нии «У него нет думы» (1856) он рисует себе картину счастья семьянина:

Сядет он усталый На дворе невзгода, - С милою женою Свечка нагарает... Отдохнёт в беседе На полу малютка Сердцем и душою. Весело играет.

...и мрачно думает про свою бобыльскую долю:

Облаку да ветру И с подушкой думать Горе перескажешь С вечера приляжешь.

Отчасти в неуспехах своей сердечной жизни виноват сам поэт; он сознаётся в своей эгои-стической скрытности (в стихотворении «День и ночь с тобою жду встречи», 1856 г.):

Такова моя отрада; Тяжело ль - молчать мне надо, Так свой век я коротаю: Полюблю ль - любовь скрываю.

Гражданская лирика Никитина затрагивает темы политического и общественно-культур-ного значения. Никитин - патриот. Его прославило стихотворение «Русь» (1851), в котором он восхищается не только своей родиной, но и отечеством, во всей совокупности и целостности его природных и исторических судеб. Он в восторге от разнообразия климатических условий. Несмотря на наивность отдельных публицистических идей, всё стихотворение свидетельствует об искренном и сильном патриотическом чувстве поэта. Никитин любит крепко централизо-ванную Россию; его идеал «империалистический», не без примеси «уваровщины» (самодер-жавие, как абсолютизм; православие, как монопольно-государственная религия; народность в смысле послушания полицейскому режиму). Никитин ясно видел связь великой внутренней политической разрухи после севастопольского разгрома с крепостным правом и относился к последнему с брезгливым отвращением, которое чувствуется, например, в стихотворении «Ста-роста» (1856). Гроза крестьян - староста на барщине - обрисован Никитиным резкими и мерзки-ми штрихами. Не забыты и гаремные повадки старосты (по примеру помещиков) и наказание им чернобровой непокорной бабы. Заключение самое благополучное... для помещика. Недо-вольство аграрным бесправием чувствуется и в стихотворении «Соха» (1857) особенно в за-ключительных строках:

На меже трава зеленая, Уж и кем же ты придумана, Полынь дикая качается; К делу навеки приставлена? Не твоя ли доля горькая Кормишь малого и старого, В её соке отзывается? Сиротой сама оставлена.

Из всех явлений русской социальной неурядицы всего больнее для Никитина бедность, да притом честная, выбивающаяся из сил работою, бедность; он воспел трудовую бедность в сти-хотворении «Уличная встреча» (1855) - в образе золотошвейки Аринушки, про которую расска-зывает её мать:

Работала, работала, А если и возьмёт Да лишилась глаз. Кусок какой от голода, Связала мои рученьки: Всё сердце надорвёт. Ведь чахнет от тоски; И ест, и плачет глупая, Слепа, а вяжет кое-как Журишь, - ответа нет... Носчишки да чулки. Вот каково, при бедности, Чужого калача не съест, С детьми-то жить, мой свет!

Page 33: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

31

Всего мучительнее для поэта видеть трудовой «пот бедности». Вспомнив о своём беззабот-ном детстве в стихотворении «Помню я, бывало, няня» (1856), он рассуждает:

Видишь зла и грязи море, Пот на пашнях за сохами, Племя жалкое невежд, Пот в лесу за топором, Униженье, голод, горе, Пот на гумнах за цепами, Клочья нищенских одежд, На дворе и за двором.

Самые наболевшие и вдохновенные, прямо из сердца, строки посвящённые поэтом россий-ской бедности в вступлении к стихотворению «Портной» (1860):

Пали на долю мне песни унылые, Бедность несмелая, бедность забитая! Песни печальные, песни постылые. Днём она гибнет, и в полночь, и за полночь, Рад бы не петь их - да грудь надрывается. Гибнет она - и никто нейдет на помочь; Слышу я, слышу, чей плач разливается: Гибнет она - и опоры нет волоса, Бедность голодная, грязью покрытая, Тёплого сердца, знакомого голоса...

Нам остаётся сделать выводы из всего изложенного и коснуться вопроса о месте Никитина в истории русской литературы. Никитин создал поэму «Кулак» и ряд мелких стихотворений, посвящённых частью меткому изображению быта и нужд городского пролетариата, частью вдохновенной передаче оригинальных, мужественных дум и ощущений индивидуального и социального характера; многие из его стихотворений - крупные жемчужины в венце всероссий-ской лирической музы. Так как слава - достояние не одного таланта, но и всей личности, то строгое соответствие между высоконравственной жизнью Никитина и его задушевной лирикой, обеспечивает за поэтом весьма долгую, если не вечную, память в благодарном потомстве. Что касается места Никитина в истории русской литературы, то, кажется, будет правильным приз-нать Никитина посредствующим звеном между Кольцовым и Некрасовым в области народ-нической лирики. Но, связывая народническую поэзию Кольцова и Некрасова своей лирикой, как посред-ствующим звеном, Никитин, вместе с тем, преобладает над обоими поэтами, как личность, имеющая нравственное право требовать и от них, и от всех других русских общественных дея-телей стоического параллелизма между словом и делом. Никитин может позволить себе гневно восклицать (в стихотворении «Поэту-обличителю»):

Будь ты проклято, праздное слово! Будь ты проклята, мёртвая лень! Покажись, с своей жизнию новой, Темноту прогоняющий день!

Потомство ему верит!

А.Г. Сидоров.(Россия) Сидней, Австралия. 20.10.11

Поворожи мне, бабушка седая,

Да расскажи, что ждёт меня потом -

Жизнь добрая мне будет иль худая?

Ну, хоть солги мне про казённый дом.

Ты расскажи мне нынче, как бывало,

Всё растолкуй как прежде, чтобы я,

Бог весть о чём, уже не горевала,

Была сильна, спокойна, весела.

Инна Коршунова. Россия.

Page 34: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

32

Рассказ

Второй штурман Владимир Крон был не в духе. Он понимал, что самое последнее дело судить о человеке по его внешности, но парень, которого ему дали рулевым, ему сразу не по-нравился. Да и впрямь, глядя на лицо рулевого, не надо было иметь особую проницательность, чтобы догадаться: с таким детским садом совершенно не о чем будет разговаривать. Каждая вахта, особенно ночная, станет похожа на сидение в больничном покое... Крон с раздражением рассматривал замершего у штурвала рулевого. Надо же, уставился в компас, точно его заколдовали. Наверное, представляет себя на шхуне «Святая Мария», бегу-щей к берегам Америки, и воображает из себя Колумба. Крон скривился и отвел глаза в сторо-ну. Буркнул: - Курс? - Курс двести тридцать градусов, - четко отрапортовал парень. - Вольно. - Что? - не понял рулевой иронии штурмана. Крон не ответил, прошел к большим квадратным иллюминаторам и ткнулся лбом в холод-ное влажное стекло. Когда-то он сразу определял температуру и влажность стекла. Почему? Очень просто. Потому что не более как десять лет назад голова его представляла аккуратно подстриженный газон. Сегодня же две огромные подковы-залысины венчали его лоб. Правда, счастья они не приносили. Штурман зевнул и всмотрелся в ночь. Ни черта не было видно. Словно заляпали стекло грязью. Ни луны, ни звезд. Даже привычного, успокаивающего шуршания волн за бортом не было слышно. Судно точно повисло во мраке. Странная ночь... Крон потер подбородок с таким ожесточением, будто тот занемел. Вздохнул. В море он вышел, наверное, сороковой раз. Впро-чем, точного учета он не вел и вполне возможно, что рейс был и сорок пятый. Он так привык к штурманской рубке, что в густом окружении приборов, которые здесь собрали, словно не наш-ли другого места, ощущал себя тоже чем-то вроде автомата, который действует согласно зало-женной в него программе. Иногда ему казалось, что он тоже пикает, потрескивает, щелкает и слабо фосфоресцирует. Особенно такое чувство нападало на него в первую ночную вахту. Для него эта вахта была самая тяжелая, самая нудная, самая длинная. Что-то на него действовало в эти первые часы выхода из порта. Какое-то чувство утраты начинало терзать душу. То ли это была боязнь утраты земли, то ли тревога за жену и детей, которых он снова не увидит несколь-ко месяцев, то ли... - а уж это было совсем ни к чему - осознание уходящей жизни. Крон лбом оттолкнулся от иллюминатора и качнулся с пятки на носок, глубоко упрятав руки в карманах. Как жаль, что нет так осточертевшего рулевого Веньки, с которым он плавал лет шесть. Вот уж зубастик, вот уж мастер непечатного слова, язык которого мог вполне соперничать с длиной экватора. Уж он-то бы облегчил душу, задурил мозги, с ним бы вахта пролетела, как чайка над клотиком. Этот прохиндей знал столько забавных историй, что за жизнь не переслу-шаешь. Сочинял он их, что ли? Да сочинял конечно. Где его сейчас носит? Говорил, что к мате-ри поедет в родную деревню. А! Не все ли равно. Оставил, подлец, с этим молокососом... Штурман прошел по затемненной рубке. Остановился возле рулевого, вглядываясь в наив-ное мальчишеское лицо, которое с неослабевающим вниманием следило за картушкой компаса. Глаза парня в зеленоватом свете приборов выражали глубокую мечтательность. Крон презри-тельно дернул губой. Венька б давно поставил штурвал на «автомат» и заливался соловьем. А этот... - Первый рейс? - спросил он. - Первый, - опять четко, как на экзамене, ответил рулевой. - Куришь? - Нет. - Правильно. Рано тебе еще, - сказал Крон и чуть не добавил «сопляк», но сдержался. Парень почувствовал себя неловко от стоящего рядом штурмана. Стрелка компаса откло-нилась вправо. - Точнее держать, - процедил Крон и решил хоть на минуту отослать куда-нибудь рулево-го. Слону было ясно, что это лишнее, гнать рулевого в непроглядную ночь, но ничего он поде-лать с собой не мог. - Замерь скорость ветра, - приказал он. Парень послушно схватил прибор и выскочил из рубки на левое крыло мостика.

Page 35: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

33

Крон стал к штурвалу и, небрежно касаясь пальцами его отполированных рожек, легко удержал судно на курсе. Он смотрел на фосфоресцирующий огромный глаз картушки компаса, и вдруг... что-то странное стало происходить вокруг. Штурман подумал: уж не свихнулся ли он от своих дурац-ких мыслей? А произошло следующее. В рубке неожиданно посветлело как днем. То есть поче-му как днем? День и был! Яркое солнце ударило по иллюминаторам. Розовые, голубые, мали-новые блики заиграли на пластике подволока, на линолиуме палубы. А вокруг раскинулось мо-ре. Оно было настолько неожиданного цвета, какого штурман никогда раньше не видел. А если видел, то совершенно забыл. Для него оно давно превратилось в обыкновенное водное прост-ранство, по которому он привычно прокладывал очередной курс. Но это море, что сейчас видел он, поразило его своей необыкновенной красотой. По нему в разные стороны шли корабли все-возможных флагов и построек. Здесь были древние галиоты и триеры, скользили элегантные трехмачтовые фрегаты, летели, почти не касаясь волн, эфирные шхуны, проходили современ-ные, невиданной конструкции супертеплоходы и уж совсем невиданные воздушные замки про-плывали мимо, поражая фантазией и гениальностью изобретателя. Почти вплотную разминулся с ними веселый бриг, на мачте которого полоскался «черный роджер». Пираты выплясывали на палубе, приветливо махали Крону шляпами и платками. На горизонте пускали высокие, радуж-ные фонтаны киты. Дельфины наполняли море как резиновые мячики. На траверсе, в двух кабельтовых, показался остров, утопающий в тропической зелени, с тростниковыми хижинами на песчаном берегу. К теплоходу стреми-тельно неслись пироги с гостеприимными туземцами... Вдруг раздался удар захлопнувшейся двери, штурман вздрогнул, оторвал глаза от картушки компаса и перед ним словно упал черный занавес. Какое-то мгновение он ничего не видел, а прозрев, разглядел перед собой парня с ариометром. Тот что-то говорил, но штурман не слы-шал. Кровь так сильно стучала в висках, что заглушала все звуки. Он только кивнул на штурвал и отошел. Оглянулся на руле-вого. Парень снова утопил восторженный взгляд в электромагнит-ную картушку компаса. Крон ничего не понимал. Вокруг снова замерла томительная атмосфера ночной вахты... Он прошел в свой угол и сел на крутящийся стул. Над головой тихонько, словно сверчок, скрежетал эхолот, вырисовывая неровную полоску океанского дна. Крон оперся спиной на ящик с сигнальными флагами. Что-то с ним происходило. И причиной тому был этот странный новичок. Похоже, что от него на Крона накатывались телепатические волны и он таинственным образом принимал мысленное поле парня, его розовые, юношеские мечты. Свежий ветер подул в обвисшие паруса кроновской души. Каким образом это происходило, он объяснить не мог, но что-то в рубке случилось в эту ночь. То ли причиной являлась масса приборов новейшей элек-троники, создающих свои силовые поля и замкнувшие штурмана и рулевого, как два электрода. То ли в этом была виновата предгрозовая ночь, содержавшая в себе черт-те какие загадочные явления. То ли парень этот... А впрочем, все это ерунда. И не важно. Что-то происходило с самим Кроном. Не в силах противиться странному влечению - так ему хотелось снова заглянуть в тот прекрасный мир - штурман поднялся со своего места и подошел к рулевому. - Послушай, парень, - мягко заговорил он. - Иди сядь, покури. Я постою. Рулевой насторожился. Он уже заметил неприязнь штурмана к себе. - Ничего, я не устал, - возразил он. - Да и не курю ведь. Крон испугался, что парень не уступит ему место.

- Все равно. Ты посиди. Первую вахту всегда тяжело стоять, - почти умоляюще попросил он. Рулевой пожал плечами и отошел от штурвала. Крон ухватился за него так, словно они прямо сейчас должны были врезаться в скалу. Руки у него задрожали, судно рыскнуло влево-вправо. Но штурман быстро справился с собой и выровнял курс. Два огромных фосфоресцирующих глаза смотрели на него с приборной доски. И Крон тут же ощутил, как все в нем успокаивается. Он снова стал погружаться в новое, радостное, обнов-ляющее чувство... Рулевой стоял сбоку у иллюминатора и с изумлением глядел на штурмана. Он не узнавал этого еще десять минут назад мрачного человека. За штурвалом стоял юноша с просветленным, счастливым лицом. А судно шло точно заданным курсом. Кромешная тьма окружала его со всех сторон света. И сам танкер был затемнен и черен, скользя по морю беззвучной, призрачной тенью. Только из рулевой рубки исходило зеленоватое, волшебное свечение.

Александр ГРЕБЕНЮКОВ.Член Союза писателей России. Хабаровск.

Page 36: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

34

С О Л О В Ь И

Перелетные птицы, на крыльях весны, А весна продолжает победный свой путь, Прилетели в наш город таежный, Предрекая тепло нам в апреле, И очнулись поля, и отбросили сны, А нам хочется, чтобы подольше чуть-чуть Да и людям уснуть невозможно. Соловьиные слышались трели.

В ярких солнца лучах зажурчали ручьи Ах весна, не до сна, ах, весна не до сна, И подернулись зеленью дали. Голубое вокруг, золотое, И в округе ударили вдруг соловьи А у солнышка волосы словно из льна. Их давно мы уже ожидали. Мы светило приветствуем стоя.

Перелетные птицы, на крыльях весны, Прилетели в наш город таежный, И очнулись поля, и отбросили сны, Да и людям уснуть невозможно.

Владимир Кимстач. Томск.

Я шла по жизни без страха,

Не ведая, что почѐм, И Ангел-Хранитель плакал, За правым моим плечом. Огонь разжигался страстный И пили вино друзья. Считала, что он напрасно Кричал за спиной: «Нельзя!» Когда бушевало море Пороков, хмельных обид, Мой Ангел рыдал от боли, И близок и позабыт. Но только мороз по коже И смерть закричала: «Стой!», Шепнула: «О, Ангел Божий, Хранителю мой святой!» И снова неслась без страха, И скверна текла ручьѐм, И снова Хранитель плакал За правым моим плечом. Но лишь постучало горе В окошко ко мне домой, От всепоглощающей боли Шепнула: «О, Ангел мой!» И он вытирал мне слѐзы, И душу лечил мою, И мне говорил: «Не поздно Судьбу изменить свою»... Я снова несусь вприпрыжку Бронѐй боевой звеня. Вот только боюсь, не услышит Уже мой Ангел меня.

«Светлая Лира» Анна Лукашёва.Енакиево / Донецк.

Досаду погасив, смирив упрёк

И жест, надежду отвергающий, Во мне вчера воскрес ребёнок-Бог - За всё и всех прощающий.

Июнь уже открыл сезон дождей, Зонтами небо загорожено, Стоит под клёном хмурый лицедей С подтаявшим мороженым…

Прохожие туда-сюда спешат, Пусты качели ржавые Бросает мимолётный взор душа На храмы величавые.

Размыты ненаглядные холсты, Но стелет полдень новые - На них безмолвно падают листы, Летит хвоя еловая…

И никуда не хочется идти, Моя свобода – вот она… Бездомной птахой греется в горсти Притихшая, бесплотная.

До звёзд, моя красавица, лети, Неси свои пророчества! А я останусь здесь, на полпути Земного одиночества.

Судьба украсит разноцветьем строк – Пожизненное рубище… Во мне вчера так горько плакал Бог Тебя, мой милый, любящий…

Вита Шафронская. Псков.

На своих ошибках учатся, на чужих - делают карьеру...

Page 37: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

35

ЗОЛОТОИСКАТЕЛЬ

- Васильевна! А, Васильевна! Слышь меня? Выдь на минутку! - вот уже с полчаса раздра-жённо надрывался сосед по забору Никифор Поликарпов. Его соседка Любовь Васильевна, крепкая старушка, живущая бок о бок домами с Ники-фором, знала, зачем так настырно домогается её внимания настойчивый сосед. Именно поэтому она и не отрывалась от иконостаса и возносила молитвы, прося Всевышнего отпустить грехи ей и непутёвой её корове Зорьке за непотребное поведение. Наконец Васильевна прекратила класть поклоны и закричала: - Женька, я знаю, ты дома! И чо ты на чердаке делашь? Возьми Зорьку, поводи её круг деревни, пока у неё бока не спадут. Опять она в овсы Никифа забралась, снова на дармовщину обожралась. Да поторопись, на вечернюю молитву поспеть надо, пока снова церкву не прикры-ли. Никише скажи, что меня дома нетути. Вишь, как он плетень крушит. Васильевна была мудрой женщиной. Если раньше она знала, что Бог дал, Бог взял, но и приговаривала, что «на Бога надейся, но и сам не плошай». То теперь, после переворота и убие-ния царя, власть упорно и целенаправленно изводила у народа веру в Бога, рушила и превра-щала церкви в клубы, ликбезы, овощехранилища, истребляла церковных служителей. И вдруг, в одночасье, в годы лихолетья, в войну - разрешила неожиданно церковные обряды, а кое-где и в храмах позволила служить. Эвакуированные, с захваченных фашистами территорий, тайком, шёпотом рассказывали, что церкви стали открывать под давлением западных союзников. Они, якобы, обещали открыть второй фронт только тогда, когда прекратятся гонения на верующих в Союзе, и церкви работать будут. И ещё «выковырянные» рассказывали, что немцы на оккупи-рованных землях тут же пооткрывали церкви. Вероятно, именно поэтому осенью 1943 года состоялся Архиерейский собор, на который служителей культа доставляли прямо из концлагерей. И с этого времени началось церковное возрождение, но под бдительным надзором КГБ. В городе, на третий год войны, позволили слу-жить единственной церкви на левом берегу, которую хотя и нерегулярно, но навещала Василь-евна вместе с внуком. Женька, как советский школьник, страшно стеснялся появляться с ба-бушкой в церкви, но когда вдруг встретился там с учителем литературы, перестал. Бабушку он любил, огорчать её не хотел, и именно по этой причине так и не вступил в школьные годы в комсомол. Бабушка не привечала ни комсомольцев, ни большивиков. Мой прадед, со стороны матери, стрелец, из недоистреблённого Петром 1 пехотного войс-ка, был, после стрелецкого восстания в 1698 года, заключён в острог. Затем, как каторжник, строил Санкт-Петербург, а потом сослан с семьёй и подросшими сыновьями на погибель в ди-кую Сибирь. В 1720 году группа кандальников была доставлена стражниками на крутой берег реки Томи и брошена в глухой сибирской тайге на выживание. Охранники оставили ссыльным стрельцам несколько топоров, пару пищалей, малую толику огневого запасу, каких-то кормов, и повернули обратно в Европу, в Санкт-Петербург. Стояли лютые январские морозы. Щеглов, так величали моего предка, увязая в глубоком снегу, вышел на красный обрыв ре-ки, осмотрел незамерзающую даже в трескучие морозы бурливую Томь, перекрестился и мол-вил «здесь кладём избы». К весне на красном обрыве реки стояло с десяток добротных из кедра срубленных домов. Поселение сразу назвали Щеглово. Через сто пятьдесят лет, в конце девят-надцатого века, несколько семей из села Щеглово перебрались на левый берег Томи в устье ре-ки Искитим, и обосновали новое поселение Ягуново. Именно здесь, в начале восемнадцатого века, в обрывах рек и речушек, в глубоких оврагах наши предки наткнулись на выходы чёрного горючего камня - уголь. В середине девятнадцатого столетия началась промышленная разра-ботка и добыча угля. На карте Сибири появился огромный Кузнецкий угольный бассейн, Куз-басс. В деревне Ягуново, в 30-ых годах прошлого века, под городом Кемерово, на разведке угольных пластов работал дед и его сын - мой бедный отец. Дед поверил в реформы Столыпина и переселился в 1912 году с Дона в Сибирь, и получил огромный надел земли, сколько смог обработать. Здесь родился мой отец, там женился, там же на свет появился я, там отец в 30-ых годах был арестован и сгинул в прожорливых лагерях Гулага. Мне тринадцать лет. Я гощу у далёких родственников в Красном селе, бывшей ранее де-ревней Щеглово, а после революции переименованной. Деревенька небольшая по сибирским меркам, на полсотни добротных изб. Некоторым домам, как утверждают, не по два ли века! И рублены те избы из подсечных кедрачей. Это когда у столетнего кедра обрубались питающие их корневища, и деревья два-три года окаменевали без подпитки. Кора с них ниспадала, осы-палась хвоя, и тени омертвелого леса стояли как приведения, отпугивая распростёртыми изог-

Page 38: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

36

нутыми ветвями людей и зверьё. Вот из таких лесин и ставились вековые дома ещё в начале восемнадцатого века моими предками стрельцами. Идёт предпоследний 1944 год войны. Вступает лето, конец мая. Сегодня здесь, в селе, соб-рались трое моих дядьёв, родных братьев мамы. Я знаю, они готовятся прямо отсюда выйти днями на поиски золота в верховье реки Томи. Все они кажутся мне старыми. А двое из них даже очень старыми. Хотя им не исполнилось ещё и тридцати. Самый молодой из них Потап, - он просит называть себя Сашей, - ему вот-вот исполнится восемнадцать лет. Старшие братья имеют семьи и детей. Они золотоискатели, - они добывали для государства стратегическое сырьё, и их не забирали на фронт. Во время войны, все добывающие золото на государственной службе имели броню, и в армию не призывались. Получали отсрочку от фронта и старатели единоличники, намывающие за время летнего отпуска не менее шестисот граммов. золотого песка или самородков. Если же кто не сдавал государству положенного для отсрочки золота, тут же забривался в солдаты и шел воевать. Я знал много семей, откуда уходили мужики. И уже через месяц другой семья получала на них похоронные извещения. Потапа - Сашу - сразу после исполнения 18 лет должны призвать в действующую армию и отправить на фронт. Я очень любил своего дядю Потапа, и не хотел, чтобы его забрали в армию и убили. Я тайком молился и просил Бога, чтобы он намыл, нашёл эти чёртовы граммы золота, и получил отсрочку от войны. Я уже понимал, что такое похоронка. Но ещё лучше знал, что добыть шестьсот граммов золота за короткий летний отпуск - дело почти невыполнимое. Стар-шие братья уже не первый сезон ходили по золото и как-то набирали и сдавали свои граммы в приёмный пункт. И получали освобождение от армии. Дядя Саша уже в третий раз шёл с брать-ями брать золото, но всегда не намывал необходимую норму. Пока не было призывного возра-ста, это было не страшно. Не сдал, и не сдал. Иное дело в этот год - нужна была норма: шесть-сот граммов золота, и ни грамма меньше! И Женька решил помочь своему любимому дяде - самому найти золото и отдать дяде Саше. Он уже давно жадно прислушивался к разговорам своих родственников, когда речь захо-дила о золоте. Знал маршруты, куда уходили дядья за золотом. Знал признаки, по которым ис-кать золото. Умел работать со старательским лотком для отмывания золотого песка. А ходить в тайгу на десяток-другой дней, ночевать под разлапистыми деревьями, сготовить себе обед в консервной банке, Женька овладел давно. Научился, пока шишковал или ягодничал с родствен-никами лет с восьми. И Женька стал готовиться. Всю зиму он тайно сушил сухари, мясо, и под-вешивал в глухих местах чердака огромного деревенского дома. Там же припрятывал соль, са-хар, чай. Спички складывал в стеклянной водонепроницаемой банке. Приготовил нож, кайло, лоток, оставшийся ещё от деда. Незаметно понемногу отсыпал и схоронивал различные крупы. Подобрал для костра две жестяные литровые банки и приладил к ним проволочные ручки. К весне для независимого похода всё было готово. Женька полагал, что о его приготовлениях к походу никто не знал, не догадывался. Однако за его походами на чердак проследил один из братьев, сын старшего дяди Михаила. У Михаила было два сына. Один в возрасте шести лет, другой - девяти. Шестилетний Федька, к своим годам практически не разговаривал. Что-то мычал, бормотал, но всё понимал. Вот его как-то и застал на чердаке Женька у своих приготовленных к походу запасов. И вынужден был поде-литься с ним своим секретом. - Ты, Федька, смотри, никому не рассказывай, что здесь увидел. Я собрался идти искать зо-лото вместе с твоим отцом. Правда, ты и не сможешь никому ничего рассказать, и это хорошо. Федька что-то промычал и покивал головой. Вечером Женька узнал, что родственники сегодня утром ушли вверх по Томи. У Женьки всё было готово и собрано к походу. И на следующее утро, пока все в доме ещё спали, он выс-кользнул из дома и уверено зашагал вослед за родными в верховье реки Томи. А когда в доме проснулись, началась паника: пропал Женька! И куда он делся - никто не знал целую неделю. Опрашивали всех. Соседей, Федьку, его брата. Федька что-то мычал в от-вет, но понять его не могли, пока в дом не зашла соседка Петровна. Выслушав невнятные мы-чания Федьки, она позвала его брата и попросила: - А ну-ка, Вить, послушай, чего там Федька мычит. Виктор склонил голову и внимательно выслушал невнятные бормотания Федьки. - Он говорит, - перевёл Виктор, - что Женька ушёл за братьями искать золото. - Сдурел паря, - заохала бабушка, и перекрестилась. - А когда возвернётся-то, не сказал? Спроси, Вить, у Федьки-то. Федька понял вопрос бабушки и тут же что-то промычал в ответ. - Вместе с дядьями вернётся, или когда золота наберёт сколь надо, - пояснил Витька.

Page 39: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

37

Все облегчённо вздохнули и успокоились. За Женьку не боялись. Знали, в тайге он не про-падёт. Женька вот уже шестой день шёл глухой тайгой по следу родственников. Он ждал, когда они выведут его на золотоносные ручьи и встанут лагерем. Наконец на седьмой день утром они не пошли дальше, а стали сооружать лагерь. Женька целый час наблюдал за ними с безопасного расстояния, пока не убедился, что - да, дальше братья не пойдут. Только он прекратил свои на-блюдения и привстал, как вдруг кто-то бросился на него со спины и зарычал. Женька упал на руки, тут же быстро перевернулся на спину и выхватил нож. Перед ним в напряжённой позе стоял их дворовый пёс Копна и улыбался. - Тссс! Копна! Ты откуда? То есть чего я! Из дома, конечно. Но как ты меня, нас нашла? Почему сбежала? И что мне с тобой теперь делать? Женька взял Копну на верёвку и привязал к дереву. - Корми тут тебя! Самому есть не густо. Женька понаблюдал ещё какое-то время за родственниками, пока окончательно не убедил-ся, что дальше они не пойдут, и будут мыть золото в этом районе. Он собрал своё немудрённое барахлишко, взял собаку на поводок и вернулся назад, до устья небольшого ручья. Женька под-нялся вверх по ручью на семь восемь километров, вскарабкался на обрывистый берег и стал обустраивать свой лагерь. На другой день Женька уже с утра принялся промывать пески поймы ручья. Прервался на короткий перекус и вновь отмывал песок до темноты. Первый конечный результат дня был плачевным. Он намыл не более восьми десяти граммов золотых блёсток. Утром Женька едва поднялся. Всё тело болело от вчерашних нагрузок. Он взял лопату, лоток и решил пройтись по ручью вверх. Иногда он останавливался, про-мывал на пробу песок с какой-нибудь косы. Хорошего золота не было. И шёл дальше, внима-тельно осматривая обрывистые берега. И вдруг на обрыве недавно оползшего склона ярко блес-нула латунно-жёлтая зигзагообразная трещина. Женька бросился к обрыву, на ходу извлекая из сумы кайло. Трещина оказалась заполненной кристаллами золота! И посыпался золотой металл под первыми ударами кирки... Он бил и бил кайлом по мягкому металлу самородного золота. А потом горстями собирал осыпавшие кристаллы и загружал их в суму. Наконец Женька выдохся и остановился. Попытался приподнять суму - и не смог. Тогда он опростал мешок от части со-бранного металла, поднял золото на обрыв, чтобы его не засыпало оползнями, и захоронил. Сума стала подъёмной. «Вот это да! Это повезло! Правда бабушка говорит: везёт пьяницам и детям!» - шептал Женька сам себе. - Копна! - закричал Женька, вернувшись в свой лагерь, - Копна, мы с тобой озолотились! Копна нетвердо знала слово «озолотились», но жизнерадостно отреагировала на настрое-ние Женьки и весело залаяла. - Тихо, Копёнка, родственники услышат! «Какие такие собаки тут проявились», - подума-ют. Сейчас я тебя накормлю. Сам постараюсь съесть больше, чтобы легче нести мешок обрат-но. Да и ты пошибче постарайся. Теперь не жалко. Женька вскипятил воду в банке, всыпал жменю заварки, чтобы было крепче. Затем достал сухари, сушёное мясо. Сухари на мгновение опустил в холодную воду и тут же достал их и положил на плоский камень разбухать. Полоски сухого мяса сунул в горячий чай, несколько минут подержал его там, и нанизал разбухшие куски мяса на очищенные от коры прутки. Потом подержал прутья с мясом над углями прогоревшего костра, пока выделивший сок от нагрева мяса не стал капать на угли, а мясо скворчать. От поджаренного мяса пошёл одуряющий запах. Копна, сидевшая по другую сторону костра, заскулила и заперебирала лапами. - Сейчас остынет, накормлю тебя до отвала, как и договорились. А я люблю горячее. - И Женька приступил к трапезе. Вскоре человек и собака насытились. - Ну что, Копна, дело к вечеру. Пожалуй, мы с тобой заночуем сегодня здесь, а утречком двинемся к дому. - Женька привязал собаку и пошёл взглянуть на своих родственников. - Я скоро вернусь, - сообщил он собаке, - не взлаивай тут! Не будешь? И ушёл. Все его дядья распределились по обширной песчаной косе и монотонно крутили свои лот-ки, намывая золотые крупинки. Понаблюдав некоторое время за их работой, Женька задумался: «Может быть, сообщить своим родным о счастливой находке прямо сейчас? Или пускай моют своё золото, а когда вернутся, оглушить их нежданной радостью?»

Page 40: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

38

Поколебавшись, некоторое время, Женька решил ничего сейчас не рассказывать. Он вер-нулся в лагерь, собрал своё имущество, взвалил на спину тяжеленный мешок и побрёл обратно, домой, ведя на поводке Копну. На восьмой день к вечеру Женька вышел к деревне. Но заходить в дом сразу не стал, зата-ился. Дождался ночи, когда все в доме уснут, и проскользнул на поветь, зарылся в сено и уснул. Копну привязал у её будки. Утро в доме взорвалось радостью - вернулся Женька. Бабушка плакала, ругалась, гладила и крестила Женьку одновременно. - Ирод, ты ирод, - причитала бабушка. - Хорошо Петровну Бог наумил Федьку раскрыть. Через него с Витькой и спознали про твой уход по золото. Втору неделю отмаливаю тебя с сы-нами у Бога. В церкву дорогу забыла. Завтра и пойдём. Женька счастливо улыбался и со всем соглашался. Но о принесённом золоте не прогово-рился. Через две недели вернулись мрачные, исхудавшие, обросшие бородами братья. Необходи-мых граммов золота не намыли. Только-только на двоих... Сидели и решали, кому из трёх братов идти в солдаты, а кому золотом откупаться. - Я так думаю, - наконец вынесла своё решение Васильевна, их мать. - Идти надо Потапу. И семью он ещё не завёл, и дитёв не имеет. - Саша я, Александр, - машинально поправил Потап. - Ну, Сашку, Сашку! - заплакала бабушка. В комнате стало тихо. Все помрачнели и не заметили, как из дома выскользнул Женька. Вскоре он появился в проёме двери и обрушил у порога тяжеленный мешок. - Вот, - звенящим, радостным голосом объявил Женька, - вот вам всем отсрочка от фронта до конца войны! И Женька с торжественным победным выражением лица вытряхнул из сумы своё золото. На какое-то мгновение мрачные братья онемели. И вдруг разразился громкий хохот. Хохо-тали братья, держась, друг за друга, за лавки, на которых сидели. Изнемогая от смеха, сползали на пол. Вытирали слёзы смеха и снова исходили на хохот. Мрачная атмосфера, висевшая в из-бе, исчезла. - Ты где это добыл? - наконец смог обратиться к Женьке старший из братьев. - Так я же за вами ходил. Золото искать. Чтобы Потапу помочь... - Саше, племяш, Саше! - пробормотал Потап. - Ну, дяде Саше. Саша подошёл к Женьке, обнял его: - Спасибо, Женя! Потом ещё крепче прижал его к себе и проговорил: - Ты не огорчайся, Жень, не расстраи-вайся, но ты добыл не золото. Ты принёс пирит. Или, как его ещё зовут, колчедан, «кошачье зо-лото» или золото дураков. Но ты не дурак. И более опытные старатели ошибались. Очень похо-жий на золото металл, но, к сожалению, не золото. И на приёмном пункте его за золото не при-мут, и даже денег не дадут. А за желание помочь мне - большое тебе спасибо. Придётся мне шагать на фронт. Но войне вот-вот конец. И ты, Женька, жди меня. Я обязательно вернусь. И мы с тобой ещё найдём свои килограммы золота. Обещаешь? - Обещаю, дядя По… Шура. Потапа убили в 1945 году, в самом конце войны при штурме Берлина.

Гончаров Геннадий. Канберра. (Россия).

ЛЕДОХОД НА УССУРИ

Воздушные замки рисуя, В каком-то порыве едином, Заря обошла небосклон. Навстречу приморской весне, Я вышел на берег Уссури, Плывут почерневшие льдины - Где с таволгой шепчется клен. Откуда, неведомо мне.

Была тишина, и казалось, Вон прорубь осталась на льдине. Ее не нарушат шаги. К ней, легкой рысцою гоня, Но к той тишине прикасалось С границы бойцы приводили Живое шуршанье шуги. Поить вороного коня.

П.С. Комаров. Россия.

Page 41: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

39

Она росла на лугу рядом с другими такими же белоголовыми тоненькими ромашками. Как же весело им было вместе! Солнце ласково согревало их беленькие головки, протекавшая рядом река питала своей чистой влагой. Легкий Ветерок, сердечный друг Ромашки, частенько прибегал на луг поиграть с девчонками-подружками, они кружились вместе с ним в хороводе, от души смеясь над шутками этого затейника. Птичий хор, не умолкая, на все лады воспевал радость жизни, множество мелких букашек и козявок проходили мимо и заглядывали к ромашкам в гости. А какие изящные стрекозы с проз-рачными крыльями присаживались на их лепестки, чтобы поболтать о своем, о девичьем! А как весело скакали вокруг зеленые кузнечики, ловкие и смелые! Юной Ромашке так приятно было осознавать себя членом этой шумной луговой семьи цветов, трав, птиц и насекомых... Но однажды на луг как-то попала страница из модного журнала. Ромашка подняла ее и ...все радости простой жизни сразу померкли в ее глазах. Она увидела страницу из журнала мод, где красовалась фотография великолепной хризантемы. Она была пушистой и белоснеж-ной и росла в оранжерейном ящике. - Она такая красавица, потому что живет в городе, а не растет себе под открытым небом, на деревенском лугу, как я, - подумала Ромашка. И хотя она с детства знала, что ее призвание - служить людям, ведь она была лекарствен-ным растением, но Ромашка как-то вдруг в один миг забыла об этом, и твердо решила, что непременно станет такой же белоснежной и пушистой, как хризантема. Для чего во что бы то ни стало переберется в город, в оранжерею, что ей удалось на удивление легко и быстро. Она разыскала в городе тетку Астру, у которой были давние связи в оранжерее. И хотя друг Ветерок очень грустил и упрашивал Ромашку не уезжать, она, взяв с него обещание, что он обязательно примчится в город, отправилась на поиски красивой жизни. Тетка Астра не обманула; Ромашку взяли в оранжерею и сразу же посадили в красивый ящик с сочной землей, на котором написали по латыни «Matricaria recutita», что означало «Ро-машка аптечная». Ромашка понятия не имела, что означали латинские слова, но ей было так приятно, что она удостоилась иностранного названия и так быстро стала настоящей горожан-кой, что она гордо подняла свою белокурую головку и уже никогда больше ее не опускала. А ей больше ничего не оставалось делать, потому что ее новые соседи, красивые и надмен-ные цветы, новенькую даже взглядом не удостоили и продолжали высокомерно молчать на все попытки Ромашки завязать светское знакомство. Скоро, очень скоро она заскучала. Напрасно надеялась, что Ветерок прилетит к ней в гости, того не пустили даже на порог роскошной оран-жереи, так как ее обитатели были очень изнеженными и боялись простуды. Покружил бедный влюбленный у дверей, да и умчался на свой луг, не сумев даже воздушный поцелуй послать подружке. Каждый день Ромашка оглядывала себя, в надежде, что обросла пушистыми лепестками, но вместо этого становилась все худее и бледнее. Солнышко не могло пробраться через крышу оранжереи, чтобы погладить ее по голове. Ромашка постоянно хотела пить, потому что река была далеко и не могла дать ей своей влаги, а поливали оранжерейные растения строго по ча-сам и очень скудно. Даже поболтать ей было не с кем - ни бабочки, ни букашки мимо нее не пробегали. Птиц в оранжерее тоже не было, и от тишины у Ромашки скоро начало звенеть в ушах. А от одиночества стало болеть сердце. Она быстро догадалась, как ошиблась, что проме-няла свой деревенский луг на городскую оранжерею, но гордость не позволяла ей вернуться до-мой. Что же она скажет своим подружкам, которые там, теперь, наверное, засыхают от зависти? На самом деле засыхала она сама, и наверное, так и умерла бы бесславно. Но однажды ми-мо пробегала стайка студенток-практиканток. - Ой, смотрите, ромашка аптечная? - увидела ее одна из девушек. - Что она делает тут, в научной оранжерее? Наверное, выросла, как сорняк... Девушка быстро сорвала Ромашку: - Погадаю-ка я на ней. Она начала отрывать белые тоненькие лепестки один за другим. - Любит, не любит, - услышала Ромашка, уже умирая, и только успела подумать напоследок: «А все-таки я послужила людям. И даже пригодилась в любви»...

Елена Выборнова. Россия.

Page 42: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

40

ад степью опустилась ночь - такая темная, что звезды на черном небе казались лампадами. Взлобки, курганы, степные балки - всё окутала мгла, тихая, сонная, в ней звуки конского топота отзывались далеко. Это была бешеная скачка. Кони уносились вихрем, фыркая и храпя от натуги, тарантас прыгал, кричал, дребезжал всеми гайками и спицами. Но седоку было мало такого бега. Сог-нувшись в тарантасе, точно высматривая из под руки невидимую даль, он со свистом опускал длинный кнут на лошадиные спины. Бег коней превращался в вихревой полет: казалось, не касаются они земли ногами, а летят, рассекая воздух, то проваливаясь в балки и овраги, куда уводила дорога, скакали там по кочковатому дну высохшей речки, то вновь вылетая на степной простор. - Стоп!

Этот тихий возглас был хорошо знаком коням. Они мгновенно останавливались. Замирали. Седок прислушивался, внимательно и молчаливо, ночной тишине. Степь спала... Временами бесшумно вспыхивали на горизонтах зарницы. Грудь степи тихо и ровно ды-шала ароматами трав. Но сквозь это дыхание явственно доносился издалека стук многочислен-ных лошадиных копыт. С каждой остановкой седок слышал его ближе и ближе. Он надвигался медленно, но неумолимо, как рок, как судьба, как опасность, от которой веет дыханием смерти. Тогда вновь со свистом вздымался в воздухе кнут. - Выносите! Э-эй... дружки! Восток разгорался. Вот точно костер там вспыхнул. Вот взошла багровая и большая луна. В степи стало светло. Взлобки и курганы, бросая черные тени, обозначились ясно и меж них дорога вилась, как лента. Седок оглянулся. Черные тени всадников видны вдалеке. Не из стали ли вылиты их кони? Не отстают, приближаются, нагоняют. Он уже мог приблизительно опре-делить их число: двенадцать или тринадцать. Безнадежным и унылым взглядом окинул он степь. Спасения нет! Ровная, как скатерть, степь убегала в ночные горизонты и только курганы там и сям на ней стояли, как молчаливые стражи. Но за них не спрячешься, они не защитят: они безучастны к друзьям и врагам. Да и есть ли в степи такая нора или балка, где бы можно было схорониться, где бы с гиком и свистом не настигла погоня. Страшный и роковой час настает... Но, стиснув зубы, он решил не сдаваться до последней минуты, будто надеясь еще в глубине души на невозможное: исчезнуть с глаз погони, прита-иться, пропустить ее, обмануть ложным следом. Привстал, осыпал лошадей градом ударов. Напрасно! Взмыленные кони задыхались. Уже стал спотыкаться коренник. Близка минута, ког-да им изменят силы и они отдадут его во власть его судьбы. Он отчаянным взглядом осмотрелся. Если б была вблизи пропасть, он, не задумываясь, ринулся бы в глубину ее, более доверяя счастливой случайности, спасающей храбрых, чем пре-следующих. В этот торжественный момент своей жизни он внезапно и как-то враз. вспомнил прошлое, будто с высоты взглянул на него... и не почувствовал раскаяния. Напротив, - в душе закипела непримиримая злоба. Внезапно перед ним блеснула серебристая гладь реки. Таинственной сказкой зазвучал ее мелодичный рокот в крутых берегах, на лучистых перекатах. Удивился. Он думал, что река еще далеко, а она так близко... Как же он мчал! Последний шанс к спасенью. Скорей, туда - в глубину, на ту сторону, где глядит черной стеною лес! Это самая запущенная чаща. Он знает ее. Лишь бы добраться до опушки, бросить коней, скользнуть в густую заросль. Там не найдет его никакая погоня: бурелом не даст и шагу ступить коням. А потом он уйдет, навсегда уйдет из этих проклятых мест! Зорко присмотрелся. Туда, где крутой берег шел скатом, направил коней и стал хлестать их и улюлюкать, чтобы заставить броситься в воду. - Безпа-а-лов... сто-оп!.. - донесся вслед десяток голосов. Но возбуждаемые ударами кони уже птицами кинулись по крутому спуску. Тарантас за-прыгал, завертлся и, вместе с комьями оторвавшейся земли, с шумом и плеском врезался в све-тлую гладь. - Безпа-а-алов...

Н

Page 43: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

41

В затонувшем тарантасе он встал во весь высокий рост и, не спуская горящих глаз со спасительной чащи, понукал коней то ласкательными, то гневными словами. Вокруг вода кипе-ла серебристым кипеньем: тысячи искр, блестящих и острых, вспыхивали и гасли с мелодич-ным звоном. Точно русалки ныряли в глубине белыми телами, и вдали на перекатах, в лунном свете выплывали сказочные тени. Коренник стал захлебываться и погружаться с головою. Без-палов поспешно вынул нож, ступил на оглоблю и, дотянувшись до спины лошади, перерезал черезседельник. Лошадь фыркнула и поплыла свободно. Вот уже берег недалеко. Тарантас коснулся дна. В этот момент позади точно обрушился берег. Безпалов обернулся. Черные точки плыли за ним по серебру реки. Один за другим падали в воду с крутого берега всадники, только один остановился на самой круче, облитый лунным светом. Привстал на сед-ле. Приложил к плечу винтовку. - Стой!!.. Уже мокрые лошадиные спины показались из воды. Уже колеса с шумом бороздят воду по отмели. Еще одно последнее усилие, минута скачки по песчаной косе, и темная чаща укроет его, спасет в своих дремучих недрах, где знакомы ему все звериные тропы; все норы и непрохо-димые углы. Он бешено свищет, кричит, улюлюкает на обезумевших коней. ...Вспыхнула молния. Далеко по речной глади, по степи и лесу пробежал трескучий звук выстрела. Коренник упал. Безпалов бросил возжи и, стоя в тарантасе, обернулся и выпрямился. Ждал. Всадники, один по одному, настигли его, окружили кольцом, с винтовками наготове, спокойные, решительные. Месяц сиял полным блеском. Играл, точно купаясь в реке серебристыми переливами, слу-шал сказки на шумящих перекатах. Задумчиво освещал суровые лица казаков. Это всё были знакомые Безпалову лица. Вот бородатый и рыжий, с насупленными бровями Шилов, когда-то бывший атаманом. Он, очевидно, предводительствует. Вот угрожающее лицо Морева, которо-му он, Безпалов, не мало причинил неприятностей. А вот Бахарев. Вот сухой и тонкий Дрозд. Вот неуклюжий и черный Ворон, самый непримиримый его враг. Все они здесь, кому он причи-нил лютую беду, все они сговорились погубить его и разом отплатить за всё. Безпалов понял: погиб. Смерть смотрела в глаза ему. Он твердо знал, что не встретит пощады. Точно в послед-ней надежде увидеть защиту, обвел он глазами мутное небо, туманную степь, немую опушку леса. И была река, как серебристая дорога к смерти. А месяц - светлая дыра в безгранные про-странства. Безпалову показалось, что он сейчас нырнет туда и понесется в неведомые бездны. Грудь застлало предсмертной тоской и в голове ярко встали злобные и отчаянные мысли. Он угрюмым взглядом обвел преследователей и сказал: - Ну? Что вам от меня надо? - А зачем убегал? Стало-быть, - знаешь... Эти слова тихо произнес Шилов. А Ворон зло закричал: - Молись, лиходей... твой час настал! - Безпалов! - попрежнему тихо заговорил Шилов: - красноярское общество устало сносить твое злодейство. Вспомни всё зло, которое причинил ты нашему обществу. Покайся в этот пос-ледний час твоей жизни. Испроси у Бога прощенья... Помолчал. -Ты не выйдешь живым из нашего круга. Безпалов дико и зло закричал: - Мне не в чем перед вами каяться! Вы мне не судьи! Шилов угрюмо нахмурился. - Молись! - твердо повторил он, - не трать время. И пусть Бог тебя простит, как мы тебя прощаем. - Прощенье?! Безпалов яростно плюнул. - Вот мне... ваше прощенье! Вам что? Убить меня надо? Вот я! Убивай! Но душу не трави подлыми словами. Казаки взволновались. И кони под ними затанцовали в светлой воде. - Есть ли у тебя душа-то, разбойник! - зло крикнул Ворон. Дрозд грозил ему: - У пса есть душа, а у тебя нет! - Лиходей! - Полстаницы обездолил!

Page 44: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

42

- Тебя общество осудило... приговорило. Кричали Шилову: - Петр Василич! Распорядись... - Как велено! - Что с ним время тратить! - Он за слова хочет спрятаться... Безпалов обвел их гордым вглядом. - Я не прячусь. И бороться с вами не хочу! Вот у меня нож... вот револьвер. - Выхватил из-за пояса нож, револьвер, и бросил их перед казаками в воду к лошадиным ногам. - Я не защи-щаюсь! Вы меня давно убили... Доканчивайте! - Страстно кинул им: - Но пусть кровь моя заду-шит вас! Пусть захлебнутся в ней ваши дети! - Безпалов!.. - строго крикнул Шилов, - напрасно оскорбляешь нас. Напрасно теряешь время, думая обмануть. Ты помянул про суд. Кабы были против тебя улики, мы бы не взяли на свою душу греха. Ты знаешь меня. Я старый человек, в боях бывал, лицом к лицу смерть видел. И не терплю неправды. Не пошел бы я на такое дело, если бы его справедливым не считал. Не мало ты сирот обездолил, Безпалов! Не мало народу на тебя плачется. Н-ну... сам знаешь... шел молодец на удалыя дела, - и ответу не бойся. - Умри казак со славой! - мрачно рассмеялся Ворон. - И не вини нас в крови своей. Признай нашу правду. По совести! Ведь сейчас ты до Бога пойдешь. Или ты думаешь, коли нет на тебя явных улик, то и прав ты - отпереться можешь..? - Не трать пустых слов, Петр Василич! - угрюмо и твердо сказал Безпалов. - Коли убивать велено, - убивай! Смерти я не боюсь; а слов ваших про правду да про совесть и вовсе не испу-гаюсь. Уж коли до слов дело дойдет... смотри, как бы у тебя самого глаза стыдом не застлало! - Да что он тут рассказывает! - заволновались казаки. - Какой праведник! - засмеялся Дрозд. - Известно, не пойманный - не вор, ото всего отопрется! - Не отпираюсь я! - злобно крикнул Безпалов. В свете месяца он стоял перед ними с высоко поднятой головою. - Не отпираешься? - подхватил Ворон, - стало быть, ты и есть наш разоритель? Безпалов тряхнул головой: - Я. - Вор! Поджигатель! - Я. - Конокрад! - Я. - Он злым взглядом впился в лицо Ворона: - Вам сознания моего надо?! Н-ну... я! Ты, Ворон, на кого думал, когда у тебя сено спалили... Ха-ха! Возов с сотню было? Ха-ха!! На Савельку думал? Оставь... я сжег!! - Пес! - взмахнул руками Ворон. - А мои волы? - сказал Дрозд, - стало-быть... - У городских купцов в кишках спрашивай! - и он опять точно бросал им в лицо свой смех: - Ха-ха! Один к одному волы-то... шесть пар! Поди жалко было! Ха-ха! Вдруг обдал их вызы-вающим пламенем взгляда: - Да что там толковать! У атамана Микулина дом... я сжег! А! Вы и не знали?! Лошадей свел у Караулова - я! У тебя, Морев... я! У объездчика Герасима... Ты тут же, Герасим? Я! У тебя, Бахарев, жеребец в киргизской степи гуляет. Ты тоже на Савельку думал?! Брось! Я! Я двадцать пять... Ха-ха! Самых лучших лошадей из станицы свел. Ха-ха! Точно вызов смерти бросал он им смех свой, злой и нервный. Запрыгали кони от натяну-тых поводий. - Лиходей! Ему грозили сжатые кулаки. - Вот он... вот! А еще детям нашим своей кровью грозит..! Беспощадное смотрело на него из гневных лиц. - Пули жалко на него! - На осину его вздернуть! - Вор! Шилов резко крикнул: - Молчать! - и обратился к Безпалову: - Стало-быть и мою пару, Гнедого с Пегим... поход-ных моих...

Вилять можно не только хвостом...

Page 45: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

43

- Петр Василич, - твердо сказал Безпалов, - пусть бы руки мои отсохли, кабы я притро-нулся только к твоим лошадям. Для тебя и говорю только, а этим подлецам я бы слова не ска-зал! - И вдруг он крикнул дико и хрипло: - Будьте прокляты вы! Вот вам мое завещание! Вашим женам, вашим детям, всему вашему поганому отродью! Перед лицом неба и земли я, Безпалов, проклинаю вас! Выходка его была так неожиданна, что казаки молчали. - Подлецы! - закричал он, - чего ж вы ждете? Остановил горящий взгляд на бледном лице Шилова, смотревшего на него глубоким и тем-ным взглядом. - Распоряжайся... ты! Ведь ты по совести любишь? Убивай! Ведь ты прав! Ведь общество приказало! А защищаться мне нечем... кроме слов. Да и не хочу я. А впрочем... уж постой! Уж мне всё равно. Я вам правду в бесстыдные глаза брошу... мою предсмертную! Чтобы жила она с вами до конца дней ваших и изжевала души ваши острыми зубами. Я лиходей? Я сирот бездо-лю? И вы судить меня вздумали? Вас судить надо! Не меня! Вас надо собаками травить, на осинах вешать, из поганых ружей стрелять, а потом по оврагам бросать, как падаль поганую, чтобы свиньи рвали вас и кишки ваши по полям растаскивали! Вода забурлила под лошадиными ногами в огненных вспышках. И шум голосов побежал по перекатам. - Петр Василич! Распорядись! - До каких пор вор оскорблять нас будет. Но Шилов хмурым взглядом остановил их крики и обернулся к Безпалову. - Говори, Бсзпалов. - Не нравится? - бросил горькую усмешку Бсзпалов в лица казакам, - не хотите слушать? Ну, бей меня. А я всё кричать буду! Я мешал вам, когда на Илеке жил? У вас лапы цепкие... до-стали меня! Моя судьба там была - счастье мое! Невеста там была у меня, Лукерья. Ха-ха! Поди знаете такую, атаманшу нонешнюю! Где ваша правда была, когда вы меня в степь на службу угнали? Разве мне было идти? Разве был очередной я?! Ты, Петр Василич, тогда на службе был, в Ахтюбе, не знаешь, как твои общественники мою душу в ведре водки утопили... - Правда это, старики? - хмуро взглянул Шилов. Молчали. - Распоряжение начальства, - прокаркал Ворон. А Дрозд добавил: - Стало-быть, атаман... - Эй, вы, станичники... отцы-командиры! Души продажные! Судить меня вздумали? Раз-бойники, предатели, воры! Я степь прошагал с окаянными думами. Я на вас злое умышлял в джунглях, на Сыр-Дарье, в камышах, в сражении, в бою всё о вас, братцы мои милые, вспо-минал... благодетели мои проклятые! В Геок Тепе в лазарете, в тифе валялся - всё о вас бредил. Я редуты взорвал, и крест получил, и над тем крестом плакал, что меня не взорвало! Я на сартов в самую сечу ломался, чтобы пуля уложила меня. Да чужие пули берегли, чтобы от своей я буйну голову сложил - от руки моих братцев милых, благодетелей... Чтобы добили вы меня. Ну, что ж... игра сыграна, карты брошены - кончайте! Он снял картуз, далеко отшвырнул его на светлую воду и тряхнул головой. - Эй, вы... станичники! Вот я! Добивайте! Месяц - яркий, круглый - точно смеялся Его улыбка серебрилась в воде, а черный бор, за-думчивый и хмурый, точно слушал смутную сказку реки. Сказка шелестела в камышах, всплы-вала над степью тысячью шопотов, из омутов поднимала голову с круглыми светлыми глазами. Таинственная, заставляла коней стоять, как вкопанными, с тенями, опрокинутыми в волны, и заглядывала с нежным смехом в побледневшие и смущенные лица. Шилов крепко нажал удила. Конь его почти встал на дыбы, роняя с копыт серебряные капли. - Назад!! И этот бешеный крик спокойного человека был так властен, что казаки, как зачарованные, повернули коней. Темными пятнами плыли за Шиловым в серебристом пожаре плещущих волн, как сказочное стадо чудовищ таинственной глубины. В тени крутого берега останови-лись. Обернулись. Среди серебряной глади на темном пятне тарантаса всё еще стоял Безпалов, - застывший, пораженный, всё еще в той же вызывающей позе. В влажном воздухе всплыл голос Шилова:

Page 46: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

44

- Безпалов... прости! Как тени сна, взбирались один за другим всадники по крутому берегу, - обрисовывались на смутно-мерцающем фоне неба. Обертывались. Как сказочный лозунг бросали слова: - Безпалов... прости! Неохотно и вяло пробасил длинный Дрозд: - Безпалов... прости! Неуклюжий и черный Ворон точно каркнул: - Безпалов... прости! Тонули в сумраке, сливались с ночью. А река на перекатах всё звенела таинственную сказку...

С. Гусев-Оренбургский.

Из всех созданий ветхой старины, Да, наш Орфей был тоже человек Причастных к боевому эпатажу, И, Эвридику потеряв навеки, Мне всех милей пришедшие с войны Он мог в сердцах отправиться в набег, Девчонки в амазонском камуфляже. Надев в ночи зловещие доспехи.

Конечно, кто-то тут же возразит, Такой сюжет, конечно, позабыт. Что камуфляжа не было под Троей Куда приятней сериал про Трою… И амазонок яростный визит – Ведь от солдат портянками смердит — Есть выдумка восторженных ковбоев. Не то, что от придуманных героев.

Но и ковбоев не было тогда – Суровый лик реальных тех боев Заметит скептик, позабыв однако, Кошмаром стал для воинской ватаги: Что сам Геракл тоже иногда Им долго снились средь чужих краев Сор выгребал из конского барака. Погибшими забитые овраги.

Так сочинялись мифы на века, Таков удел всей правды о войне. Слова звучали благостно и чисто… Фрагмент ее дается в утешенье… И невдомек, что вечности река Немного истины, героики вдвойне, Вся в ругани несчастного арфиста. Плакатных лиц сплошное мельтешенье.

А посему, суровый критик мой, Не осуждай ошибку в антураже. И видится мне в мифах не герой, А девушка в потертом камуфляже.

Журнал «Дальний Восток», №2 2012. Владимир Иванов-Ардашев. Хабаровск.

Ночь. Тёмный лес, бывший таким светлым и приветливым днём, сейчас навевает страх. Неведомыми хищниками скалятся сплетения ветвей, громко раздаётся треск сухого вереска при ходьбе. Гулко ухает сова, и, угрожающе свистя, ветер качает верхушки деревьев. Страх. Страх поселяется в душу, вытесняя разум, и гонит, гонит прочь из этого ужасного леса...

Александр Смирнов. Ярославль.

Не относитесь к жизни слишком серьезно - живым Вам все равно из нее не выбраться!

Page 47: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

45

VПродолжение..,

Beatl possidente

В ночь с четверга на пятницу Танкред не сомкнул глаз; в лихорадочном беспокойстве он ворочался на постели, думая о завтрашнем дне и о нелюбимой женщине, с которой через нес-колько часов он снова должен соединиться, принося ей в жертву любовь к Норе. Только на заре он уснул лихорадочным сном; и в сновидениях образ Лилии и образ Норы смешивались между собой, и то одна, то другая была его женою. Он кончал одеваться, когда к нему вошла Сильвия. Она устремила тревожный взгляд на озабоченное и бледное лицо брата; затем кинулась к нему на шею и старалась утешить его. - Не мучайся преждевременно, Танкред. Как знать, быть может все устроится лучше, чем мы думаем. И не будь жесток к бедной Лилии; ведь она желала дать тебе свободу, - добавила она с умоляющим взглядом. - Неужели ты думаешь, что я буду дурно относиться к женщине, с которой хочу примирить-ся? Но мне пора отправляться, - промолвил он, беря со стола перчатки. - Ты поедешь без обручального кольца? - спросила она робко. Граф ничего не ответил, но выдвинул ящик стола и вынул из потайного отделение совсем новое обручальное кольцо и надел его на палец; затем вышел, сказав коротко «до свидания». Вздохнув, Сильвия пошла в комнаты невестки и еще раз осмотрела и маленький зал с ме-белью, обитой розовым атласом, и голубой будуар; затем повесила над бюро портрет Готфрида, переснятый и увеличенный фотографом с имеющейся у нее миниатюры. Прелат был еще один и принял дружески Танкреда; он тоже старался поднять дух молодого человека, который рассеянно внимал его словам, прислушиваясь к каждому звуку в передней. Несколько позже одиннадцати часов вошел лакей и подал прелату визитную карточку. - Просите, - сказал он, взглянув на нее, и кивнул многозначительно графу. Танкред встал бледный, как смерть, и рука его нервно впилась в мягкую спинку стула, меж тем как его синие глаза, почти черные от волнения, устремились на дверь, в которую должно было войти злополучие его жизни. Через минуту дверь отворилась, и в ней показалась Лилия. На ней было элегантное, но простое черное шелковое платье; большая черная фетровая шляпа с пером еще более подчеркивала ее ослепительный цвет ее лица и золотистый отлив ее волос. Широко раскрыв глаза, Танкред молча глядел на нее. Голова его кружилась, а между тем в одно мгновение для него разъяснилось отношение к нему молодой девушки: ее ненависть, нас-мешки и двусмысленные намеки. Прелат, вставший для встречи графини, глядел на вошедшую не менее изумленный, не по-нимая, что значит присутствие здесь компаньонки баронессы. - Мадемуазель Берг, какими судьбами? Я ожидал мадам Рекенштейн, так как мне сейчас по-дали ее карточку, - сказала он, пожимая ее руку и принимая от нее сверток бумаг. - Я и есть графиня Рекенштейн, ваше преосвященство, и вот все мои документы, - спокойно отвечала Лилия, бросив холодный и насмешливый взгляд на мужа. - Нет, это превосходит всякое вероятие! - воскликнул прелат. - Видано ли когда-нибудь, что-бы муж не знал своей жены и несколько месяцев посещал дом, где она живет, не зная кто она! Месье Рекенштейн, признаете вы или нет за свою супругу особу, здесь стоящую? Танкред уже преодолел свое первое смущение и, несмотря на досаду, которую вызвало в нем его смешное положение, будто гора спала с его сердца с той минуты, когда Нора оказалась Лилией. Легкий румянец оживил его бледное лицо, и странно звучал его голос, когда он отве-тил, принимая от священника бумаги: - Я не могу не верить заявлению присутствующей здесь особы, хотя та, с которой я венчал-ся, была совсем иной. Впрочем, ваше преосвященство, вы знаете из моих рассказов странные подробности моего брака

Женщина должна всегда знать себе цену, но никогда не должна называть ее.

Page 48: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

46

Он развернул бумаги и внимательно прочитал метрическое свидетельство, брачное свиде-тельство и, наконец, паспорт на имя Норы Берг; рассмотрел марки и гербы, затем, сложив два первых документа, опустил к себе в карман, а паспорт разорвал и бросил обрывки на пол. Лилия, удивленная и оскорбленная этим очевидным недоверием, побледнела от досады и сделала шаг к нему, меж тем как прелат с любопытством наблюдал за ними. - Что вы позволили себе сделать? - воскликнула молодая девушка с пылающим взглядом. - Лишь то, что я имел право и обязанность сделать, - отвечал спокойно граф. - Закон запре-щает жить с фальшивыми документами; такие случаи предусмотрены сводом законов о наказа-ниях. Вы жили не под именем вашего мужа, и я уничтожил паспорт, каким вы не имели права пользоваться. Два других документа я прячу, так как их место у меня. Слишком долго для гра-фини Рекенштейн вы скитались по свету. - Я перестаю быть ею. - Это другой вопрос. Пока вы носите это имя, на вас лежат обязанности относительно него. Если в течение пяти лет вы серьезно желали порвать нашу связь, вы всегда могли меня найти, я достаточно известен в Берлине и никогда не прятался под чужими именами. Я не говорил о моем браке с убежавшей от меня женой, но никогда не отрекался от него, как вы. Вы говорите, что ваш отец принудил вас к этому супружеству; я этого не знал, но ваше непонятное молчание давало повод к странным подозрениям. И во всяком случае вы не имели права, - голос его дро-жал от сдержанной злобы, - вы не имели права наняться в услужение к баронессе Зибах, дом которой я посещаю, и заставлять меня разыгрывать перед глазами всех такую смешную роль. Лилия слушала, сдвинув брови, это суровое, но справедливое обвинение; но в сердце ее на-копилось слишком много горечи, чтобы спокойно обсудить дело. - Я не могла, однако, умереть с голоду и должна была работать. В дом баронессы я попала случайно, для того вероятно, чтобы ближе узнать и оценить вас, - отвечала она с насмешкой. - Вам надо было сперва развестись, а потом делать все, что вам угодно. Графиня Рекен-штейн, жена человека богатого, не имела права оскандаливать своего мужа. - Допустим, что я, по-видимому, виновата, так как не обратилась к великодушному супругу, всегда готовому принять меня под свой кров, хотя вот уже пять лет как он позабыл о моем су-ществовании; и узнав, что я лишилась состояния и осталась совсем одинокой, довольствовался тем, что бросил мне известную сумму денег, позабытый долг, и с отчаянием просил развода. Но вы забываете одно обстоятельство, граф, что вы стыдились показать вашу жену, некрасивую до отвращения, и хотели заключить ее в Биркенвальде, чтобы скрыть от глаз всех людей это ярмо каторжника, затемняющее честь дворянина и кавалера. Беру вас в свидетели, ваше преосвящен-ство, могла ли я, бедная, ненавистная, презираемая, просить чего-нибудь, искать убежища под кровом человека, который, пользуясь молчанием этой отдаленной супруги, праздновал в Берли-не свои блистательные победы, никогда не носил предательского обручального кольца, чтобы не испугать легковерных женщин, слушавших его любовные речи. В эту минуту она заметила, что кольцо надето у него на пальце. - Ах, оно появилось для сегодняшней комедии, - сказала она с легким нервным смешком, - но, надеюсь, оно не долго будет безобразить вашу руку: развод скоро освободит нас друг от друга. Танкред слушал молча, не отводя глаз от оживленного и подвижного лица собеседницы; при последних ее словах он насмешливо улыбнулся. - Вы ошибаетесь. Я вам писал, и его высокопреосвященство свидетель того, что я пришел сюда с тем, чтобы отказаться от развода. Я не освобождаю вас от обязанности быть моей женой и предоставляю вам объяснять всем, как вы хотите, вашу причудливую идею служить у баро-нессы. Испуг и досада выразились на лице молодой девушки. - Что значит эта новая фантазия? Вы вымаливали у меня свободу; вот письма, которые слу-жат тому доказательством. А теперь я требую развода. Слишком долго вы смеялись надо мной; я не желаю мужа, который никогда не исполнил ни одной из своих обязанностей относительно беспомощного существа, которому он клялся быть покровителем. Впрочем, - добавила она с большим спокойствием, - я более не принадлежу себе; я дала слово другому. - Могу я узнать, кому вы дали так опрометчиво ваше слово? - спросил Танкред, сморщив брови. - Фолькмару. Он любит меня всей душой и не будет краснеть за меня.

Пока женщина ощущает себя женщиной, ей никогда не поздно начать все сначала.

Page 49: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

47

Краска, покрывавшая лицо Танкреда, мгновенно сменилась бледностью. Фолькмар любил ее, это правда; он совершенно забыл об этом среди своих разнообразных ощущений этого часа. Мысль разрушить его счастье ужаснула его. Но не может же он уступить ее! - Евгений знает, что вы моя жена? - Нет. Он выдал бы вам тайну, и я была бы лишена удовольствия сообщить вам это прият-ное, неожиданное известие, - отвечала Лилия с некоторым самодовольством. - Вам это прекрасно удалось. Только вы слишком поспешили, и, дав обещание Евгению, вы поступили безрассудно. Двоемужество, графиня, преследуется законом точно так же, как и про-живание под ложным именем. Но так как вы любите сюрпризы, я спешу взамен того, который вы так искусно мне устроили, преподнести вам со своей стороны неожиданное для вас заявле-ние, что вы тотчас последуете за мной в Рекенштейнский замок, чтобы отдохнуть от трудов и утомлений. С этой минуты я снова беру на себя все права над вами, и если - хотя и по вашей ви-не - я не исполнял моих обязанностей относительно вас, как вы меня в этом упрекнули, впредь я буду исполнять их тем более исправно, - завершил он насмешливо и страстно. Яркий румянец покрыл лицо Лилии. Множество разнородных чувств волновали ее, и все они были подавлены досадой, что этот муж, к которому она относилась с презрением, которого в своем озлоблении против него хотела осмеять, вдруг выступил перед ней властелином и в одно мгновение разрушил и ее сопротивление, и ее планы на будущее. Потеряв всякую власть над собой, утратив то хладнокровие, которое всегда давало ей перевес над пылким молодым че-ловеком, Лилия крикнула, топнув ногой: - А я не желаю вас и не последую за вами! Я хочу развода и уеду к себе. Танкред взял свою шляпу. - Я вижу, вы любите шумные скандалы и трагические сцены, - сказал он спокойно, - в та-ком случае я прибегну к закону, чтобы водворить мою упрямую супругу в дом мужа. Власти заставят вас понять, если вы сами того не знаете, где ваше место, и внушат вам, что без закон-ных прав нельзя жить нигде. - Довольно, довольно. Не стоит наносить друг другу оскорбления, - вмешался прелат, взяв с отеческим участием руку Лилии, которая, вне себя и дрожа все телом, тщетно старалась найти слова достаточно оскорбительные, чтобы поразить графа так сильно, как ей хотелось. - Успокойтесь, милое дитя мое, - продолжал священник, - и покоритесь тому, что неизбеж-но. От графа Танкреда зависит принять или не принять развод, а ваше место - в его доме. Граф сожалеет, я уверен, что был виноват перед вами; подтверждаю, что он имел твердую реши-мость примириться с женой; следовательно, будет стараться своей любовью загладить печаль-ные воспоминания прошлого. Но вам, графиня, следует быть более уступчивой, позабыть оби-ды и быть любящей женой и покорной человеку, с которым соединил вас Бог. Прощение обид есть основной закон христианской религии; а вы, последовательница учения, мнящего знать тайны загробной жизни и имеющего девизом: «Без милосердия нет спасения», хотите оставать-ся злопамятной и озлобленной. Припомните, как красноречиво вы объясняли мне, что спири-тическая вера более всякой иной учит понимать и извинять человеческие слабости и страсти; и что ее назначение просвещать людей, возвышать и направлять души пониманием причин их страданий и цели, к которой они стремятся. Эти принципы любви и милосердия примените те-перь к делу не относительно чужих, но относительно мужа, которого Бог поставил на вашем пути, чтобы вы его облагородили, так как вы сильны и вам известны законы, управляющие на-шей судьбой, а он слаб и омрачен своими страстями. Если ваше учение имеет действительную силу, то его последователи не ограничатся лишь проповедованием своих принципов. Что каса-ется меня, так как я не спирит, то я напомню вам слова святого апостола Павла: «Вера без дел мертва есть». Опустив голову и тяжело дыша, Лилия слушала слова священника, который поражал ее собственным оружием. Уже не раз в течение времени испытаний и унижений ее вера, о которой она заявляла, колебалась, и теория не согласовалась с практикой. Тем не менее, она всегда воз-вращалась к этой вере и черпала в ней мужество и терпение. Но в эту минуту гордость, досада и упрямство делали ее глухой и слепой. Она чувствовала и видела лишь то унижение, что она вы-нуждена повиноваться этому человеку, который с презрением покинул и отверг ее, а теперь по новому капризу требовал ее к себе, пользуясь правом сильного, вместо того чтобы извиниться приветливым словом. А потому ей не пришло и на мысль в эту трудную минуту платить про-щением за обиду. Она хотела, по крайней мере, уколоть Танкреда, отомстить ему хотя бы сло-вами за невозможность отделаться от него. Наружно, казалось, к ней возвратилось хладнокро-вие, и, подняв голову, ледяным тоном, она произнесла:

Page 50: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

48

- Хорошо, граф, я уступаю, так как понимаю, что право сильного всегда одерживает победу. Отняв у меня все: мои документы, мой покой и мою свободу, вы ведете меня, как пленницу, в ваш замок, чтобы разыгрывать роль женатого человека. У вас в самом деле талант замечатель-ного комедианта; после того как я видела вас играющим с таким совершенством роль холостяка и жениха вашей кузины, я едва узнаю вас в роли добросовестного и повелительного мужа. Так как иначе поступить нельзя, я последую за вам, граф, и буду разделять удивление ваших слуг при виде вашего возвращения из гостей женатым на мне. Она поклонилась почтительно прелату, покачивающему головой, и вышла из кабинета. Танкред, не ответивший ни слова, пожал наскоро руку прелата и последовал за Лилией. Надев свое пальто, он предложил руку жене, но она, делая вид, что не заметила этого движения, про-должала застегивать свою мантилью. - Эта ничтожная формальность входит в роль, которую нам предстоит играть, Лилия, - ска-зал граф с усмешкой. - Вы не можете сойти с этой лестницы и подняться в Рекенштейнский замок иначе, как под руку с вашим мужем. Молодая девушка ничего не отвечала, но упорно не желая опереться не предлагаемую ей руку, почти бегом спустилась с лестницы и вскочила в экипаж графа с такой поспешностью, что он не успел помочь ей. Смеясь от души, Танкред сел возле нее. - Боже мой! Лилия, какая поспешность; я никогда не видел в вас такого проворства, - заме-тил он с лукавой улыбкой. Ничего не возражая, Лилия вжалась, насколько было возможно, в угол кареты. Голова ее кружилась. Она не предвидела такого окончания дела. И быстрая, энергичная решимость Тан-креда, необходимость моментально повиноваться ему внушали ей такую к нему злобу, что она забыла свои слезы и душевные страдания при мысли о разводе. Все ощущения последнего вре-мени вместе с тем, что она испытала в это утро, совершенно расстроили ее. Граф тоже задумался, стараясь привести в порядок хаос своих мыслей. Упоительное чув-ство счастья преобладало над всем. Кошмар печальной жизни с женой, которую надо было вы-носить из чувства долга, устранен навсегда. А осуществление мечты приобрести Нору, казав-шейся столь далекой, совершилось вдруг так неожиданно и внезапно. Ему не предстояло более бороться с препятствиями, преодолевать сопротивление; женщина, которую он боготворил, ко-торая покорила его своим умом так же, как и своей красотой, - принадлежала ему, и никто не мог вырвать ее из его рук. Из всех женщин он выбрал бы это гордое и очаровательное суще-ство, стряхнувшее с него скуку пресыщенного человека. Молодая девушка постоянно язвила его, не выказывала ему ни малейшего чувства, а между тем научила его ценить общество жен-щины действительно образованной и умной. Ах, как ему надоели амуретки с приторными ко-кетками, которые только и умеют говорить о тряпках и о чувствах; как ему надоело одерживать над ними победы! Что касается Лилии, он надеялся утешить негодование ее молодого сердца; а помимо этого камня преткновения, будущее представлялось ему безоблачно ясным. Он вздох-нул полной грудью и бросил сияющий взгляд на свою молодую жену. Только в эту минуту он заметил, что она была вся в черном. Мысль, что она войдет в его дом, одетая в траур, сжала его сердце тяжелым чувством. Танкред взглянул на улицу и увидел, что они едут мимо цветочного магазина; он дернул шнурок, вышел из кареты и через минуту вернулся с бесподобным букетом роз и нарциссов и подал его Лилии. - Позволь мне предложить тебе эти цветы, чтобы немного оживить твой мрачный туалет; и пусть они будут символами счастья, которое тебе предназначено внести в этот дом, куда ты войдешь госпожой. Молодая женщина кивнула головой и взяла небрежно в руку букет. Но она не имела вре-мени отвечать, так как карета остановилась у подъезда и лакей выбежал отворить дверцу. К его удивлению, равно как и к удивлению всех других лакеев, собравшихся в вестибюлях, граф проворно выпрыгнул из экипажа, подал руку мадемуазель Берг, которая стояла бледная, с бу-кетом в руках. - Можете поздравить нас, Мюллер, вот моя жена, графиня Рекенштейн, - сказал весело Танкред. Лилия поблагодарила старого служителя, растерянно и смущенно проговорившего какое-то приветствие, ответила легким наклоном головы на низкий поклон других слуг, затем, опираясь на руку мужа, поднялась, как во сне, по широкой лестнице. При входе в большой зал Сильвия, бледная и встревоженная, ждала незнакомую невестку. Увидев Нору под руку с Танкредом, она вскрикнула от радости и удивления. Лилия, еще более

Page 51: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

49

взволнованная, уронила свой букет и бросилась в объятия милой девушки, которая, не зная, кто она, всегда оказывала ей искреннюю дружбу. Обе они не сказали ни слова, но губы их слились в долгом поцелуе. Танкред молча поднял букет и положил его на стол. Но Сильвия, заметив по выражению лиц, что бурная сцена разыгралась между молодыми супругами, воскликнула минуту спустя: - Нет, я не могу прийти в себя! Нора, моя любимица, оказалась Лилией. Ах, как могла ты, плутовка, быть такой скрытной и столько времени не признаваться мне? Потом, кидаясь на шею брата, шепнула ему лукаво: - Ну что, ты все еще недоволен? Все еще находишь ее некрасивой до отвращения? - Как знать, если не наружность, то, быть может, душа ее некрасива. С самого начала она проявила враждебное ко мне отношение, - ответил граф, уходя из комнаты и оставляя прия-тельниц одних. - Ваша враждебность, надеюсь, будет непродолжительна, - сказала весело Сильвия, обни-мая невестку. - Танкред, я уверена, раскаивается в своей виновности перед тобой. Впрочем, ты довольно жестоко наказала его; он очень страдал и теперь отдаст тебе все свое сердце. Такая красивая, умная, кто может видеть тебя и не полюбить! - Я не хочу его любви! - вскрикнула Лилия, и горячие слезы брызнули из ее глаз. - Если бы ты видела, как он насмехался надо мной перед прелатом. Вместо того чтобы извиниться, он мне приписал вину во всем и заставил меня следовать за ним, грозя властями, если я не соглашусь. Ах, я не хочу и повторять тебе всех оскорблений, какими он меня осыпал, этот фат, привыкший к поклонению женщин. Но я не слепа. И если на его стороне закон сильного, на моей стороне - нравственный закон; и я внушу ему, как держаться относительно меня. Он очень ошибается, ес-ли думает найти во мне покорную супругу, которая примиряется по первому знаку, как героиня комедии. Сильвия глядела на нее с удивлением. Ужели эта спокойная, рассудительная Нора говорила с ней с таким лихорадочным волнением, с дрожащими губами и пылающим лицом? Чтобы дать разговору другой оборот, она сказала: - Пойдем, сними шляпу и манто; ведь ты дома. Я покажу тебе комнаты, которые мы с бра-том приготовили тебе. - Ты - да; но могу себе представить, с каким рвением Танкред готовил помещение для уро-да. Если бы ты видела, с каким ужасом и отвращением он глядел на дверь, когда я входила. Появление чумы он не мог бы ждать с большим страхом. Ах, не говори мне о нем! Тем не менее прелестный уголок, в котором ей предстояло жить, произвел на нее приятное впечатление. И поблагодарив еще раз Сильвию, она сняла шляпу и перчатки. - Ну, вот ты и водворилась, хотя и не вполне, - заметила, смеясь, мадемуазель де Морейра. - Теперь я напишу записку Элеоноре, чтобы объяснить ей твою метаморфозу; сама ты не мо-жешь в настоящее время ступить ногой в ее дом. Вместе с тем, я велю сказать Нани, чтоб она прислала твои вещи, так как приданое может быть готово только через несколько дней; а завтра мы переговорим с моей портнихой о твоих визитных платьях. Через четверть часа Сильвия вернулась со смехом. - Вещи твои приехали вместе с Нани, которую Элеонора вышвырнула за дверь заодно с тво-ими сундуками. Если ты довольна этой девушкой, так ты оставишь ее у себя. Она мне сообщи-ла, что баронесса упала в обморок, узнав, кто ты; а когда она пришла в себя, с ней сделался страшный нервный припадок. Вдруг Сильвия, сторожившая у окна приезд Арно, вскрикнула: - Ах, Лилия, вот доктор! Какой у него счастливый, беззаботный вид. Бедный! Я решительно не знаю, как сказать ему правду. - Я сама объясню ему, какая неодолимая сила не позволяет мне исполнить данного слова, - ответила Лилия, сдвинув брови, меж тем как Сильвия поспешно уходила. - Обе графини в красной гостиной, - доложил лакей, встретивший Фолькмара. Молодой человек, исполненный любопытства, проворно прошел две комнаты, предшеству-ющие названной гостиной, но на пороге последней остановился удивленный, увидев Лилию; бледная, в белом платье, она стояла опершись на кресло. Доктор окинул взглядом комнату. Где же графини: Сильвия и жена Танкреда? И зачем Нора, такая нарядная, здесь, на семейном обеде? Вдруг адская мысль мелькнула в его голове. Нора говорила о какой-то тайне и носила обру-чальное кольцо. Что, если она жена Танкреда? - Нора, что значит ваше присутствие здесь? - вдруг вымолвил он прерывистым голосом.

Page 52: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

50

Мы не взрослеем – мир стареет в нас, Мы катим камни на вершину. Бремя. Мы не уходим – в непроглядный лаз Сползает кем-то раненное время.

Но мысль о том, что вечности порог Доступен, радует, как звон весенний. И зреет в каждом Человекобог: Любовь и мудрость, вера и прощенье.

Увы, пока не вечна красота. И слишком много каверзных данайцев, И, чествуя Сошедшего с креста, В апреле мы расписываем яйца.

Андрей Медведев. Украина.

Лилия поспешно подошла и протянула ему обе руки. - Фолькмар, простите меня! - прошептала она трепещущими губами и устремляя на него умоляющий взгляд. - Помимо моей воли, я виновата перед вами. Я желала развода и была уве-рена, что получу его, но граф не согласился разойтись. Бледный, как смерть, молодой человек прислонился к дверям. Ему казалось, что пропасть раскрылась у его ног, поглощая его будущее, его счастье, его надежду; не произнося ни слова, ни упрека, он молча опустил голову. Лилия, тревожно следившая за ним, коснулась его руки, меж тем как слезы катились по ее щекам. - Не огорчайтесь так, если в вас сохранилась хоть тень дружбы и любви ко мне. Вы молоды, и жизнь вознаградит вас. Но видеть, что вы страдаете из-за меня, мне так тяжело... Голос ее прервался от волнения. Фолькмар с живостью взял ее трепещущую руку и прижал к своим губам. - Успокойтесь, я знаю, что вы не хотели сделать меня несчастным. И я понимаю, что Танк-ред, не желавший развестись с женщиной, которая ему не нравилась, не разойдется с вами. Это моя злая судьба, - сказал он с горькой улыбкой. В эту минуту в соседней комнате раздались поспешные шаги, и вошел Танкред. Он тоже был бледен, и лицо его выражало тяжелое волнение. Как только он вошел, Лилия выдернула свою руку из руки доктора и, бросив враждебный взгляд на мужа, повернулась и ушла, про-шептав: «Пусть объясняется как знает».

Продолжение следует.

В.И. Крыжановская.

Мерцают свечи в окне старинном.

Скрывает вечер во тьме картины

Фамильных замков.

А по тропинкам угрюмых парков

Крадётся тихо, шаг приглушая,

На зов рояля ночь молодая.

1990 г. Харьков Н.В. Калиненко..

Да, вы со мною были нечестны. Вы предали меня. И, может статься, Не стоило бы долго разбираться, Нужны вы мне теперь иль не нужны?

Нет, я не жажду никакой расплаты! И, как ни жгут минувшего следы, Будь предо мной вы только виноваты, То это было б пол еще беды.

Но вы, с душой недоброю своей, Всего скорее даже не увидели, Что вслед за мною ни за что обидели Совсем для вас неведомых людей…

Всех тех, кому я после встречи с вами Как, может быть, они ни хороши, Отвечу не сердечными словами, А горьким недоверием души.

Эдуард Асадов.

Если ты неправ и молчишь - ты мудр,

если ты прав и молчишь - ты женат.

Page 53: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

51

Колокол дремавший разбудил поля, Улыбнулась солнцу сонная земля. Понеслись удары к синим небесам, Звонко раздается голос по лесам.Скрылась за рекою белая луна, Звонко побежала резвая волна. Тихая долина отгоняет сон, Где-то за дорогой замирает звон. С. ЕСЕНИН.

(повесть о лесном детективе)

1. СМЕЛЫЙ ИДЕТ ПО СЛЕДУ

Смелый был породистым псом. Служил в полиции, в отделе особо опасных преступлений. На службе Смелый состарился. А после тяжелого ножевого ранения был отправлен на пенсию. Однако, что делать на пенсии породистой овчарке? В театр не пойдешь. На рыбалку тоже. Люди засмеют. Ведь им не понять собачью душу... И Смелый, который всю жизнь служил людям, ушел от них подальше. Он пошел в лесни-чество к леснику Якову - они были знакомы еще в пору, когда тот работал инструктором клуба служебных собак. Смелый поселился на птичьем дворе, в конуре. Но и здесь ему было скучно. На птичьем дворе не случалось никаких происшествий. Не надо было расследовать накаких преступлений. Сиди себе в конуре целыми часами и слушай, как говорливые гусыни сплетничают с утками, а куры ссорятся из-за хлебных крошек. Нет, не ради такой жизни пришел он в лесничество! По ночам Смелому снились его былые подвиги. Ему снилось, как крадется он по следу кровавого Харри, страшного убийцы. И как бросается на грудь этого ганстера, валит его на зем-лю, а полицейские надевают на бандита наручники. Утром пес просыпался с ощущением, что вот-вот случится что-то ужасное. Но ничего не происходило: лисица-плутовка не воровала кур, волк-разбойник не покушался на гусей; брако-ньер-лиходей не тревожил лесную тишину незаконными выстрелами. Некого было ловить. Не на ком было показать свое мужество, ловкость, изворотлвость, хитрость - все те качества, кото-рыми Смелый привык гордиться. Раз так, то нечего ему делать в лесничестве. И Смелый ушел на поиск приключекний в темный лес. Он поселился на берегу озера в за-брошенном фанерном ящике. По утрам, готовя себя к новым испытаниям, выходил бегать кросс. Каждое утро бегал по десять километров вокруг озера. Прыгал через деревья, физичес-кими упражнениями наращивал мускулы - вырабатывал прежнюю выносливость. Днем Смелый ходил в гости к властелину леса - Бурому Медведю. Медведь был намного сильнее, но Смелый его всегда побеждал, потому что знал приемы “дзюдо” и “каратэ”. Однажды Смелый нашел Бурого Медведя в прескверном расположении духа. Тот сидел на пне и горько качал головой. - Что с тобой, Бурый? Ты что, меду объелся? - Если бы меду! - вздохнул Бурый Медведь. - От меда только зубы болят. Это выдержать можно. А сейчас у меня болит, знаешь что? - Знаю, - догадался пес, как и положено опытной ищейке. - Сейчас у тебя болит сердце. - Точно! И знаешь, почему? Потому что в лесу случилась страшная беда! У Серого Зайца кто-то украл детишек, маленьких его зайчат! Никак не придумаю, кто мог совершить такое зло-действо - Злодейство? - Смелый ощерил пасть. - Гав-гав! Злодейство в лесу! У-ух!!! Прикажи толь-ко, Бурый, я злодея выслежу, схвачу и доставлю тебе для справедливого суда!

Page 54: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

52

- А ведь действительно! - обрадовался Бурый Медведь. - Сделай голубчик одолжение, из-лови бандита. - Будет исполнено! - отчеканил Смелый по-военному и двинулся на выполнение задания. Когда Смелый пришел к Серому Зайцу, тот даже не мог говорить. Заяц всхлипывал, разма-зывая лапками слезы. - Успокойся, Серый, - сказал бывалый следопыт. - Расскажи, что тебе известно о похище-нии зайчат. - А что рассказывать? Что рассказывать? - причитал Серый Заяц. - Украли моих детишек! Кого мне теперь кормить морковкой и капустой? О-е-ей! - Хватит реветь! - прикрикнул Смелый на Серого Зайца, чтобы привести его в чувство. - Чем дольше будешь распускать сопли, тем больше времени будет у преступника, чтобы скрыть следы преступления. - Ну, так я быстро, - сказал Серый Заяц, просморкался и вытер глаза листом капусты. - Вот как все было... Встал я рано утром. Наказал детишкам не отлучаться из дома. И пошел за капу-стой. Хотелось зайчишек побаловать вкусненьким. Притащил домой качан капусты, а детишек и след простыл. Только записка какая-то вместо них. Когтем на бересте нацарапана, да притом безграмотно. На, прочти. Смелый взял записку, прочел: “Хочешь получить зайчад назад принеси мне из погреба лесника Якова окорок. Не принесеш окорок съем зайчад. Принесеш вернеш детишек. Окорок оставь у растресканова дуба до захода сонца. Кровожадный Зверь”. Смелый прочел записку и подумал: “Очень уж безграмотная писанина. Это хоть и малень-кая, но улика. Пригодится для следствия”. Но вслух сказал не об этом: - Вот видишь, Серый, одно преступление влечет за собой другое. - Какое преступление? - не понял Заяц. - А разве стащить с огорода капусту - не преступление? - Но я ведь для детишек... В первый раз... - оправдывался длинноухий. - Так тебе и поверил , “в первый раз...” - засмеялся Смелый. - Клянусь зайчишками! - Не клянись. Их еще надо вызволить из беды. - А как это сделать? - Вот сейчас подумаем и решим. Смелый стал думать. Перед ним вырисовывалась картина преступления. Мало того, он да-же догадался, кто похитил зайчат. Каким образом? Все очень просто, если знать графологию – любимую науку сыщиков. Кто хорошо знаком с графологией, тот по почерку может предста-вить себе автора... Смелый представил себе автора безграмотной записки, и его глаза заблестели. А Заяц все допытывался: - Ну как, записка помогла тебе в расследовании? - Конечно! На ней ведь все написано. - Ничего на ней не написано, кроме угроз. - Так-таки ничего? На ней написано даже, кто похитил зайчат. - Кровожадный Зверь? - Нет, это прозвище. Их похитил... - Кто? Кто? - А вот догадайся сам. - Смелый протянул Зайцу записку, ткнул его носом в каракули на бересте. - Что видишь? У Серого Зайца глаза выкатились из орбит, скосились в одну сторону, потом в другую. Он пожал плечами: - Что я вижу? Ничего не вижу. - Не видишь, тогда слушай. Раз похититель неграмотный, значит он не окончил Лесную школу. Так? - А ведь верно! - восхитился Заяц догадке Смелого. - Теперь посмотрим, как написаны отдельные буквы, - продолжал Смелый. - Видно, что похититель пытался изменить почерк. Зачем? Чтобы его не узнали. Он писал левой задней ногой. - Как? Разве левой задней ногой можно писать? - Можно, если ты преступник и хочешь скрыться от заслуженного наказания.

Page 55: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

53

- Я не преступник! - вновь заплакал Серый Заяц. - Я капусту своровал случайно! Больше не буду, клянусь честным заячьим! - Не отвлекай! - прикрикнул на него Смелый. - Лучше сообрази, чем примечательна левая задняя нога похитителя. - Ну... Тем, что она левая... Тем, что она задняя... - Глупец! Тем она примечательна, что была перебита. - Как?! - А вот так! Когда похититель вел когтем вниз, на бересте появлялись глубокие царапины. А когда вел когтем вверх - едва заметные. Выходит, он писал перебитой лапой. Освоил? - Так точно! Клянусь капустой! - отрапортовал Серый Заяц. - А теперь главное, - продолжал разъяснения Смелый. - Видишь, в бересту впечатан контур лапы... Каждый, кто изучал хотя бы основы Лесной Дактилоскопии, легко определит по этому отпечатку похитителя. Сказать, кто он? - Кто? - взволнованно спросил Заяц и от нетерпения подпрыгнул высоко в небо. - Волк! - Волк! - У Серого Зайца, падающего с поднебесной высоты на землю, затряслись от страха коленки. - Держите меня, упаду! Он тяжело шлепнулся в траву. Зуб на зуб не попадает, трясется весь. Хнычет и заикается. - Ой-е-ей! Во-о-олк! Как зайцу тягаться с волком? Со-о-жрет он мо-о-их дет-т-ту-шек! И меня не помилует! Кто то-о-г-гда съест мою кап-пу-с-сту? - Не бойся! - покровительственно сказал Смелый. - Ты еще на своем веку много капусты съешь. Да и дети твои будут ею лакомиться. - Но ведь волк, волк... - канючил Серый Заяц. - Что волк? - распахнул зубастую пасть Смелый. - Волк не уйдет от возмездия! Легко сказать, но трудно сделать, - так гласит лесная мудрость. Смелый знал лесные муд-рости, пословицы и поговорки. Но кроме того он знал сыскное дело. А зная то и другое, он бы-стро догадался, что нужно сделать в первую очередь. Нужно пойти в Лесную школу, к ее директору Мудрому Ежу, и показать ему записку похитителя. По каракулям на бересте он быстро определит, кто из волков-недоучек накарябал эту писулю. Вместе с Серым Зайцем Смелый затрусил в Лесную школу. Они поспели к переменке. Только что отзвенел звонок, и зверята выбежали на лужайку. Они гонялись взапуски, играли в чехарду и пятнашки. Мудрый Еж готовился к уроку географии. Он вырвал самую длинную иголку из своей колючей шубы и водил ею, как указкой, по карте Темного Леса. - Можно тебя на минуточку, - обратился к нему Смелый. - Да. В чем дело? - охотно откликнулся Мудрый Еж, часто приходивший в гости к Смело-му, чтобы послушать его детективные истории. В двух словах Смелый объяснил Мудрому Ежу, в чем дело. И попросил его ознакомиться с запиской безграмотного волка, величающего себя Кровожадным Зверем. Мудрый Еж близоруко сощурил глаза, вчитываясь в безграмотное послание похитителя зайчат. Почесал иглой-указкой спину и вдруг выкрикнул мудреное словечко: “Эврика!” В пере-воде с языка ученых это значит: “Догадался!” - Письмо написано Мордатым, - сказал Мудрый Еж. - Был у меня в учениках волчонок с такой кличкой. Настоящая бестолочь! Учиться не хотел. Все бы ему переменки, а не уроки. Всегда задирался со слабыми. Всех обижал. Вот и доигрался. Однажды он забрался на дерево, что себе не позволит ни один уважающий себя волк. Хотел разорить птичье гнездо. А в это вре-мя Бурый Медведь помогал бобрам строить запруду. Вырвал Бурый дерево, понес его к речке - тут волчонок не удержался и сорвался с ветки на землю. Сильно лапу зашиб... - Левую... заднюю? - спросил Смелый, и с видом победителя посмотрел на Серого Зайца. - Да, - подтвердил Мудрый Еж, - левую, заднюю. Значит, зашиб волчонок лапу и разоби-делся на весь белый свет. Стал меня винить в своем несчастье. “Во всем виновата школа, - говорил он мне. - Если бы я не ходил в школу, то на переменке не залез бы на дерево, и Бурый не уронил бы меня на землю”. Вот логика, а?! Сам бестолочь, и логика его совсем бестолковая! - Что же было с ним потом? - поинтересовался следопыт. - То и было, что отказался вовсе в школу ходить. Так и сказал: “Больше я в школу не ходок. Глядишь, и вторую лапу мне здесь переломают. А я вам не человек, на двух лапах хо-дить не умею!” - Выходит, бросил Мордатый школу и недоучкой остался? - Да, недоучкой, - горько сказал Мудрый Еж.

Page 56: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

54

- Ничего, я его выучу! - пригрозил Смелый и, взяв с собой Серого Зайца, двинулся в неизвестном Мудрому Ежу направлении. Смелый привел Зайца к поваленному дереву. Сказал ему: - Посиди здесь, отдохни от своей трусости. А сам набросился на дерево, и ну его грызть! - Ты что, взбесился? - испугался Серый Заяц. - Я не сбесился. Я дело делаю. - Но какое это дело, пес зайцу не докладывал. Серый Заяц смотрел-смотрел и наконец понял: Смелый вытачивает окорок. Действительно, изделие собачьих клыков и впрямь напоминало окорок, правда, непривыч-ного цвета - белого. Выточил Смелый окорок, прокусил лапу и побрызгал его своей кровью. Серому Зайцу от этого зрелища стало дурно. Он упал в обморок. И Смелому пришлось приводить его в чувство. Когда Серый пришел в себя, распахнул свои раскосые глаза на следопыта, тот стал ему выговаривать: - Эх ты, слабонервная букашка! Капли крови испугался! А что с тобой будет, если встре-тишься на узкой тропке с разбойником? - Убегу! - Убежишь? От него может и убежишь, а от трусости своей? - не отступал Смелый. - Я не виноват, что я трус, - защищался Серый Заяц. - Я таким родился, вместе с трусостью. - Эх ты, слабак! Перевоспитывать тебя надо. - Не надо меня перевоспитывать! - взмолился Заяц. - Нет, надо! Пусть ты родился трусом, зато умрешь смелым. - Ой-е-ей! Не хочу умирать ни трусом, ни смелым! Я жить хочу! - Хорошо, - милостиво согласился следопыт. - Живи! Но живи героем. - А как это? - полюбопытствовал Серый Заяц. - А так... Возьмешь этот поддельный окорок с прилаженным к нему капканом и пойдешь, как велел Мордатый, к расщепленному дубу. - Ой! - Пойдешь! - сурово сказал Смелый. - Не боись. Я тебя сопровождать буду. Скрытно.Понял? Серый Заяц понял. И с большой неохотой понес окорок к расщепленному дубу. Скачет по травке и весь трясется. А окорок его по спине - “бум-бум-бум”. Это “бум-бум-бум” не прибав-ляет Серому отваги. Кажется зайцу, что за спиной волк зубами кляцает. Еле живой добрался он до расщепленного дуба, положил окорок-приманку возле могучих корней, и деру с опасного места. Прыг-прыг-прыг - и в кусты. Укрылся за колючим шиповником, только ушки торчат. Торчат и дрожат со страха. А волка нет и нет. Где он запропастился? Солнце уже за опушку леса свернуло, вот-вот - закат. Но волк никуда не пропал. Появился, как и обещал, перед самым закатом. Вышел он из леса на поляну, где рос расщепленный дуб. Осторожно стал подкрадываться к поддельному окороку - засады боится. Приблизился к окороку, хочет его обнюхать - не отрав-лен ли? Но тут услышал шорох в лесу - это Смелый специально ворохнулся, чтобы напугать Мордатого. И, конечно же, Мордатый испугался. Хотел было дать стрекача, да жадность пере-силила испуг. Схватил он окорок, чтобы сбежать с ним из опасного места. Но не тут-то было. Капкан - бац! - и защелкнулся на волчьей лапе. Взвыл волк. Но воем делу не поможешь. Вышел из укрытия Смелый, насмешливо посмотрел на пленника и сказал: - Отпрыгался, Мордатый! Похититель маленьких зайчат удивленно посмотрел на следопыта, будто хотел спросить: откуда тебе мое имя известно? Дребезжащий смешок Серого Зайца был единственным ответом на его немой вопрос. Понурил волк голову, хвост подоткнул под брюхо. Жалко было ему со свободой и мечтой об окороке распроститься. Но что заслужил, то и получил... Зайчата вернулись к Серому Зайцу. А гадкого волка лесной староста Бурый Медведь поса-дил на цепь у расщепленного дуба. Пусть по ночам воет на луну, выклянчивает у нее свободу. Но бесполезное это занятие, все звери понимают. Один Мордатый не понимает. Вот он и воет по ночам, воет на луну, свободу у нее выпрашивает. Настоящая бестолочь!

Продолжение приключений Смелого в след. номере.

Ефим Гаммер. Иерусалим.

Page 57: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

55

На Шумном Дворе готовятся к Пасхе. У всех радостное настроение. Дедушка Помахайкин

метёт двор. Гномики помогают ему - подбирают с травы игрушки. Рябушки снесли яички, и сейчас раскрашивают их в яркие цвета. Базлан скачет с ветки на ветку и радостно, громко кричит - так он поздравляет всех с наступающим праздником... Из домика под Леопардом доносится вкусный запах. Это мама-Иголочка испекла кулич. Смешные носики Бублика и Говорилки разом повернулись к окошку. И тут малыши увидели, что мама-Иголочка мажет гла-зурью верхушку кулича. А потом стала что-то лепить из саха-ра... - Вербочки! Мама делает сахарные вер- бочки! - запрыгал от восторга Бублик. - Я тоже хочу лепить... - захныкал Гово- рилка. - Бублик, давай сделаем сахарного зайчика..!

- Деда-а-а! – закричали оба гномика враз, - у нас животики болят... нам пора отдохнуть! Дедушка Помахайкин покачал головой – «животики»... Но потом улыбнулся и сказал: - Так и быть, проказники... Вы мне хорошо помогали. А теперь бегите к маме. В это время мама-Иголочка закончила лепить сахарные вербочки, и теперь укладывала их вокруг кулича – прямо на глазурь. Чтобы присохли. Чтобы не упали. Она очень обрадовалась увидев, что Бублик и Говорилка пришли ей помогать. Конечно же, она позволила малышам вылепить из сахара зайчика. И даже позволила посадить зайчика на кулич. - Только уговор, детки, - сказала мама-Иголочка, - возле украшенного куличика не шалить! Бублик и Говорилка обещали быть паиньками. Но... гномики, как и все дети, очень быстро забыли о своём обещании. Не успела мама-Иго- лочка отвернуться, как они оба запустили толстенькие пальчики в миску с глазурью... - Ах, как вкусно! – зажмурился от удовольствия Говорилка. - Ой, у тебя на ушках глазурь! - засмеялся Бублик, и вымазал бра- тишке глазурью нос. Конечно, зайчика они вылепили. Славный получился, и очень забавный. Гномикам стало очень весело – и зайчик готов, и в миске ещё много глазури осталось... Стали они вылизывать миску. И до того наелись сладкого, что у обоих заболели животики... - Ну вот, обманули мы дедушку - сказали, что «животы болят», а теперь и правда - у меня пузик заболел по-настоящему... – захныкал Бублик. - Ну, тогда я сам посажу зайчика на кулич... – обрадовался Говорилка.

- Нет, я! – стал капризничать Бублик. Ни один не хотел уступить. И вот тут произошло что-то очень непонятное...

Только протянет руку к зайчику Бублик, тот - скок! - и в сторону! Стоит Говорилке протянуть к зайчику руки, тот опять в чехарду играет - через голову Бублика перепрыгивает! И ещё смеётся: -

«Ой, а вдруг вы меня лизать будете..!» И опять убегает.

Никак не могли гномики поймать зайчика. Только сами в глазури перепачкались. Стол перемазали. Устали так, что скоро начали зевать. Так за столом - подложив липкие ла-дошки под щеки - оба и уснули...

Page 58: Compressed pearl 50

Апрель 2012 «Жемчужина» № 50 13-й год издания

56

И снится гномикам сон... Зайчику - точно он и не сахарный - стало скучно. Ведь прыгать по столу одному - это совсем не интересно. А гномики спят. Хотел зайчик убежать в лес. Но – куда бежать? Ведь сахарного леса не бывает... Вдруг зайчик посмотрел на липкий стол. И сразу передумал убегать. Он взял тряпку, и стал своей сахарной лапочкой стол вытирать. Потом собрал крошки. Потом поправил на куличе сахарные вербочки. Вокруг кулича положил разноцветные яички. Когда всё было готово, зайчик - прыг на верхушку кулича! Сам. Да так там и остался, поджидая, когда подсохнет глазурь... Наутро мама-Иголочка увидела украшенный кулич, и очень обрадовалась: - Милые детки, как же вы постарались!.. Гномики смущённо переглянулись: - Бублик, а, Бублик... это что же такое случилось? – шёпотом спросил Говорилка. - Ничего не могу понять. Может и правда, это мы вчера постарались? - выпучил заспанные глазки Бублик. - Да нет... - вздохнул Говорилка, - мы же вчера на столе заснули. На липком. Вдруг гномики увидели на столе едва заметные следы: так и есть - заячьи сахарные лапки! - Так вот оно что... - ахнули проказники. - Значит, это не был сон... Неожиданно зайчик, сидя на верхушке кулича, повёл ушком и улыбнулся. Потом хитро подмигнул Бублику и Говорилке, и тихонько прошептал: - Это наш с вами секрет. Только говорите всегда правду, да поменьше шалите...

Page 59: Compressed pearl 50

СОДЕРЖАНИЕ

Колокола (стих. Л. Чарская) 1Христос Воскрес (стих. И. Бунин) 1Он шел безропотно... (стих. А.Н. Плещеев) 1От редакции («Жемчужина» выпустила 50-й номер) 2Письма читателей 3 Книга тихих созерцаний (статьи, И. Ильин) 6Бледнеет ночь (стих. И. Бунин) 8Средь мира лжи... (стих. А.К. Толстой) 8Прощённое Воскресенье (стих. Л. Кутковая) 8Легенда о Вавилонской башне (стих. Н. Ковалёв) 8Художник слова (статья, Т.И. Гладких) 9Корзина с еловыми шишками (рассказ, К. Паустовский) 12Надежда Николаевна (рассказ, Вс. Гаршин) 16Пасха в Петербурге (стих. И. Северянин) 23Крестный ход (стих. С. Гора) 23Тайна русского слова (статья, В.Д. Ирзабеков) 24Купола (стих. Л. Кутковая) 26Этим вечером синим... (стих. А.С. Капусткин) 26Весеннее (стих. Б. Юдин) 26Иван Саввич Никитин – (очерк, А.Г. Сидоров) 27Поворожи мне, бабушка... (стих. И. Коршунова) 31Свежий ветер в паруса (рассказ, А. Гребенюков) 32Я шла по жизни... (стих. А Лукашёва) 34Досаду погасив... (стих. В. Шафронская) 34Соловьи (стих. В. Кимстач) 34Золотоискатель (рассказ, Ген. Гончаров) 35Ледоход на Уссури (стих. П. Комаров) 38Ромашка (рассказ, Е. Выборнова) 39Казак Безпалов (рассказ, Гусев-Оренбургский) 40Муза войны (стих. В. Иванов-Ардашев) 44Лес (миниат. А. Смирнов) 44Рекенштейны (роман, продолж. В. Крыжановская) 45Мерцают свечи (стих. Н.В. Калиненко) 50Мы не взрослеем... (стих. Анд. Медведев) 50Да, вы со мною были... (стих. Эдуард Асадов) 50Пасхальный благовест (стих. С. Есенин) 51Следопыт (сказка, Е. Гаммер) 51Тузик и его друзья (сказка, Т. Малеевская, рис. автора) 55

Над номером работали: редактор Т.Н. Малеевская, А.П. Кокшарова.

Журнал можно приобрести в редакции «Жемчужины» - (07) 3161-49-27, в прицерковных киосках Св.Николаевского Собора, Св.Серафимовского храма и Св.Владимирской церкви (Рокли) - в Брисбене; в киоске Покровского Собора в Мельбурне, в киоске Св.Покровского храма в Кабраматте, а также у следующих лиц:

Э.И. Городилова (02) 9727-69-87, З.Н. Кожевникова (02) 9609-29-87.

Рисунки на обложке и к избранным текстам (иниц.) – работы Т. Малеевской (Попковой)..

Page 60: Compressed pearl 50

Сайты cвязанные с журналом «Жемчужина»

Электронная версия журнала «Жемчужина» http://zhemchuzhina.yolasite.com

Литературный кружок «Жемчужное Слово» http://zhemchuzhnojeslovo.yolasite.com

Сайт "Русское Зарубежье" http://russkojezarubezhje.yolasite.com

За справками обращаться:

(07) 3161-49-27

(02) 9727-69-87